Бобби Пайрон — «Стая»

Часть 1
Глава 1
Сны

Мне снятся псы. Снятся их теплые мягкие тела, согревающие меня. Снится их мускусный запах, который успокаивал меня долгими страшными ночами. Снятся их влажные языки, их острые зубы, их теплые носы, их глаза. Понимание в их взгляде.

Псы всегда смотрели на меня. Иногда мне снится, что мы бежим, я бегу со своими псами, мы бежим по пустым улицам и заросшим паркам. И наш бег исполнен радости и свободы, мы никогда не устаем, никогда не чувствуем голода. А затем псы расправляют свои огромные крылья и поднимаются над землей, они парят в вышине, а я плачу, я зову их, я умоляю их не бросать меня одного, сжалиться надо мной, бескрылым.

Прошло много лет с тех пор, как я жил с псами, но мне по-прежнему снятся сны о них. Мне не видятся долгие ночи, проведенные на улице, когда в России бушевала зима. Мне редко снятся события, из-за которых я потерял свой дом.

Мои сны принадлежат псам.

Глава 2
Прежде

Прежде чем он появился, я любовался своей прекрасной мамочкой. Я смотрел, как она стоит возле раковины на кухне и ее белоснежные руки мелькают в брызгах горячей воды, пока она моет посуду и напевает. Я смотрел, как она вешает белье на нашем крохотном балкончике: мама закрепляла прищепкой один край платья, а вторую тем временем держала в зубах. Я подавал ей по две прищепки.

— Ты так помогаешь мне, Мишка, Медвежонок мой, — говорила она.

Прежде я часто сидел на коленях у бабушки Инны, слушая, как она поет старые песни. Бабушка баюкала меня, раскачиваясь в кресле взад-вперед, взад-вперед.

Каждое утро мы с бабушкой Инной спускались по длинному пологому склону холма и шли в садик. Маме нужно было уходить в пекарню задолго до восхода солнца. В садике я сидел за деревянной партой и учил буквы. Я знал, как сложить из кубиков с буквами слова «кошка» и «мышка». А еще воспитательница говорила мне, чтобы я не заглядывался на птичек за окном.

Вечером мы с мамой поднимались по длинному пологому склону холма и шли домой. Бабушка Инна варила мое любимое блюдо — щи. А я тем временем учил буквы и слушал, как мама поет.

Прежде бабушка спала с мамой в одной комнате, а у меня была своя кроватка в гостиной. Каждый вечер мама читала мне сказки. Так было всегда. Я, мама и бабушка Инна. И я думал, что так будет всегда.

Глава 3
Потом

Стояло теплое весеннее утро. Мама встретила меня перед садиком. Глаза и нос у нее были красные. Мама опустилась передо мной на корточки и крепко-крепко прижала меня к себе.

— Что случилось? — спросил я.

— Ее больше нет, Мишка, — всхлипнула мама. — Твоей бабушки больше нет.

Я не понимал, почему моя мама плачет. Иногда бабушка Инна садилась на поезд, чтобы отправиться в Большой Город, в гости к своей двоюродной сестре. Однажды я даже ездил вместе с ней.

— Она уехала в Город, — заверил я маму и погладил ее по щеке.

— Нет, Мишка, — сказала мама. — Твоя бабушка отправилась на небеса.

После того как бабушка Инна отправилась на небеса, мама начала забывать. Она забывала помыть посуду. Забывала, в какой день стоять в очереди за макаронами, а в какой — за хлебом. Она плакала и плакала. Она забывала снять одежду перед сном. Забывала читать мне на ночь. Я забирался к ней в кровать. Я все еще чувствовал запах бабушки в комнате. Мама забыла слова бабушки о том, что лить слезы в еду — плохая примета. Слова бабушки о том, что водка и пиво — это плохо. Мама сидела за столом на кухне, плакала, курила и пила.

Она больше не пела.

Мама забывала о том, что нужно водить меня в детский садик. Иногда она забывала ходить на работу. Иногда я ложился спать голодным. Иногда я ложился спать один, потому что вечером мама уходила к своим друзьям в поселок. Я смотрел, как она сидит у зеркала, прихорашиваясь перед свиданием. Губы она красила алым, а на веки наносила голубые тени.

— Какие мне сегодня надеть, Медвежонок? — спрашивала она, показывая мне две пары сережек.

Мама напевала, надевая ярко-красное пальто с блестящими черными пуговицами. А потом она опускалась передо мной на корточки и обнимала меня.

— Будь хорошим мальчиком, Мишка. Запри дверь и никому не открывай.

Если бы я знал, что он придет, я никогда не открыл бы дверь. Никогда.

Я помню его лоснящиеся штаны и потертые сапоги в дверном проеме. Мама подтолкнула меня вперед.

— Мишка, скажи «привет».

— Привет, — сказал я.

Он вручил маме букет цветов и нагнулся ко мне. У него было удивительно узкое лицо.

— Так вот он, хозяин дома, да? Мелкий какой, точно таракан.

От него несло так, что мне захотелось зажать нос.

— Пожмите друг другу руки, — потребовала мама, подтолкнув меня еще раз.

Он сильно сжал мою ладонь.

— Не волнуйся, Аня, — сказал он. — Нам с мелким хватит времени, чтобы познакомиться. — Он широко улыбался, но его глаза оставались холодными.

Так-то все и началось.

Этот злой дядька водил маму гулять. А мне купил приемник, чтобы мне не было скучно.

— Это радио, — похвастался я маме. Покрутив ручки, я приложил радиоприемник к уху. — Я могу слушать, как люди поют и разговаривают.

— В России больше никто не поет, — хмыкнул он.

— Почему? — спросил я.

— Потому что все слишком бедные, мелкий. А бедные люди не поют.

— Но мы не бедные, — возразил я.

Он расхохотался, запрокинув голову, а мама обняла меня.

— Нет, не бедные, Медвежонок.

Вскоре он позабыл о том, что нужно уходить домой. Он оставался в нашей квартире со своими сигаретами, водкой и сношенными сапогами. Оставался у мамы в кровати.

— Ты слишком большой, чтобы спать в одной кровати с мамой, — заявил злой дядька. — Только младенцы спят в кроватке с мамой. А ты ведь не младенец, так, Мишка?

Я покачал головой.

— Мне уже пять.

Он бросил мое любимое одеяло и мою книжку сказок на кровать в гостиной.

— Но маме нужно, чтобы я был рядом с ней ночью, — сказал я, теребя край рубашки.

Мама уберет его сапоги от своей кровати, когда вернется с работы. Она переложит мое одеяло обратно в комнату. Я был уверен в этом.

Приходя с работы, мама всегда приносила буханку черного хлеба, картошку и капусту для супа. А еще мама всегда приносила мне гостинец — ватрушку.

Но тем вечером мама вернулась с пустыми руками. И она была очень расстроена.

— Меня уволили, — сказала она.

— Это как же? — Его черные глаза сверкнули. — Что же мы теперь будем есть?

— Может, ты…

Он влепил ей пощечину. Я еще никогда не видел, чтобы мою маму били. Я думал, что мама даст ему сдачи. Однажды в поселке один мальчишка стукнул меня, и тогда мама схватила этого хулигана за воротник и хорошенько его встряхнула. Тогда глаза того мальчишки распахнулись широко-широко. И он убежал со всех ног.

И этот убежит.

Но мама не схватила его за воротник. Она не встряхнула его так, чтобы у него зубы клацнули. Она лишь прижала ладонь к щеке и прошептала:

— Прости меня.

Потом они сидели в гостиной, пили, курили, смеялись и ссорились. Ему не нравилось, что я сижу в углу.

— Он опять пялится на меня, Аня! — жаловался злой дядька. — Почему он все время смотрит на меня?

Тяжело прошагав по комнате, он стянул меня с кровати, схватил мое одеяло и книгу и забросил их в шкаф на кухне.

— Ну вот. — Он отряхнул ладони, будто избавляясь от грязи. — Теперь ты будешь спать здесь.

Мама стояла за его спиной, заламывая руки.

Я забрался в шкаф и свернулся калачиком на одеяле. Моя книжка со сказками лежала на пыльной полке. Возле книжки виднелись круги, оставшиеся от банок с консервацией. У нас больше не было таких банок. После всех этих дней и недель прекрасная золотая Жар-птица на обложке покрылась слоем жира. На другой полке лежала стопка бумаги и мой любимый карандаш. Когда я не мог уснуть от холода и злости, я рисовал.

Рисовал Жар-птицу, страшную ведьму Бабу-ягу, избушку на курьих ножках, рисовал живых кукол, великанов и крылатых волков. Я слышал их голоса за дверцей шкафа.

— Почему ты не понимаешь, что в приюте ему будет лучше?

— Я не могу его отослать.

— Ты и себя-то прокормить не можешь, — говорил он. — Кроме того, он мне не нравится. Он странный.

— С ним все в порядке.

Звон бьющегося стекла.

— Или он, или я, Аня.

— Нет! Умоляю, не проси меня…

Звон — опять что-то разбилось. Шарканье сапог по полу.

— Глупая женщина!

Пощечина.

— Нет!

Звон. Вопль. Глухой стук. Стон. Тишина.

Глава 4
Пуговица

Пол на кухне был холодным, и холод добрался до меня сквозь гору одеял. Я дрожал, глядя, как дыхание паром вырывается из моего рта. Я был драконом. Жар-птицей. И я точно не был этим вонючим крикуном, который выдувал сигаретный дым через ноздри.

Я вытащил из-под одеяла приемник и выдвинул блестящую серебристую антенну.

— …Тысяч безработных, бездомных, голодающих. Алкоголизм разъедает саму структуру нашего общества…

— Но я не бездомный и не голодающий, — сказал я радиоприемнику.

— У меня есть мама, одеяло и щи.

Да, теперь у нас не было хлеба и сосисок, остались только щи. И мама уже много недель не ходила на работу. Но она все еще улыбалась (хотя и не так часто, как раньше). И называла меня Медвежонком.

Я выключил радио, сложил одно одеяло, затем второе — точно так же, как первое. Я надел кроссовки — такую обувь носили знаменитые баскетболисты. Эти кроссовки мама и бабушка Инна подарили мне на прошлый Новый год. Теперь мои пальцы упирались в носки кроссовок, и я уже не мог шевелить ими.

Я выглянул из шкафа, прислушался и принюхался. Может быть, мама варит кашу? Может, она плачет? Может, он кричит на нее, обзывает тупой ленивой коровой? Или он ушел? Иногда после такого скандала, как прошлой ночью, он уходил.

И на время все становилось, как раньше: каша на завтрак, улыбка на губах мамы… «Постой со мной в очереди за хлебом», — говорила она. Или: «Давай учиться читать». Или: «Расскажи мне сказку, Медвежонок».

Я услышал, что в гостиной работает телевизор. Похоже, показывали каких-то злых людей. Я почуял запах сигарет.

Я выглянул в гостиную.

— Ну вот. Тараканище наконец-то выполз из своей норы.

Злой дядька валялся на диване; я увидел его мерзкие босые ноги и стакан на пузе.

— Где моя мама? — Я покосился на дверь спальни.

Он не отвел взгляда от экрана телевизора.

— Ее нет, — сказал он.

Мое сердце сильно забилось в груди.

— Когда она вернется? — прошептал я.

Он отвернулся от телевизора и смерил меня взглядом. Наверное, так кошка смотрит на мышь.

— Никогда.

Я ждал, я прислушивался, я высматривал свою мамочку.

Я прислушивался, надеясь, что ее каблуки застучат по полу в коридоре. Я смотрел очень-очень внимательно, чтобы не пропустить ее красное пальто. Вечером он ушел, а я принялся обыскивать квартиру. Если она взяла вот это — она вернется через неделю. Если взяла то — вернется завтра.

Все лежало на своих местах. Не было только мамы. И ее красного пальто. Она исчезла. И ее пальто исчезло. Наверное, мама отправилась на поиски картошки и сосисок к щам. Или она искала новый дом для нас. Дом вдали от него.

Я заметил, как что-то блеснуло за мусорным ведром в спальне. Я опустился на четвереньки, отодвинул бумажные обертки и пустые бутылки… Там лежала пуговица от ее пальто. Я поднял пуговицу и подставил ее под лучи света, поглаживая черную блестящую поверхность. На том месте, где лежала пуговица, я увидел красное пятно. Не такое, как мамино пальто. Нет, пятно было темным, бордовым, тошнотворным. Я коснулся его пальцем. Пятно, казалось, пульсировало. Оно звало меня…