Санта Монтефиоре - «Найти тебя»

Часть 1

Глава 1

Корнуолл, август 1958

Священник Майлз Далглиеш ехал на велосипеде по дороге, ведущей к дому Монтегю, старинному фамильному поместью, которое в округе называли Пендрифт, и с наслаждением наблюдал, как золотые лучи солнца, пронизывая листья лип, бросали отблески струящегося света на гравий и росший вокруг папоротник. Сквозь стекла очков он любовался буйно колосящимися полями и мирно пасущимися бурыми коровами. С моря дул свежий ветерок, и чайки кружили над волнами в голубом небе. Появление в городе отца Далглиеша было вызвано тем, что совсем недавно приказал долго жить старый священник Уильям Хэнкок, дабы там, на небесах, продолжить свое усердное служение Богу. Молодой Далглиеш оказался в довольно затруднительном положении, поскольку не был готов так быстро принять все дела своего предшественника. Но что поделать, Господь послал ему испытание, и он с радостью в сердце принял его!
Сегодня ему предстояло познакомиться с Монтегю, обитателями Пендрифта — самым влиятельным семейством в округе.
Это поместье представляло собой старинный особняк из серого кирпича, украшенный лианами глициний, с высокими подъемными окнами. Его окружали пышные сады, спускающиеся к морю. На дымовых трубах часто можно было заметить воркующих голубей, а на балконе каждый год пара ласточек вила себе гнездо. Дом был довольно просторным, но казался несколько обветшалым и чем-то напоминал любимую, но уже потрепанную детскую игрушку. Однако его вид дарил ощущение какой-то надежности и радушия, и когда отец Далглиеш воочию увидел это великолепное поместье, его настроение еще больше поднялось. Далглиеш не сомневался теперь, что ему также понравится семья, живущая здесь, и поэтому радость предвкушения приятного отдыха охватила священника с еще большей силой. Далглиеш перестал крутить педали и слез с велосипеда. Большой лабрадор с белой мордой спрыгнул с крыльца парадного входа, радостно виляя хвостом. Отец Далглиеш наклонился, чтобы похлопать его, пес тут же перестал лаять, чувствуя доброту, исходящую от молодого священника, и принялся обнюхивать его начищенные до блеска черные туфли. Молодой человек поднял глаза на дворецкого, стоящего у дверей, одетого в черный фрак и отутюженную белую рубашку. Слуга почтительно кивнул головой.
…
Разговаривая со священником, Пенелопа с гордостью смотрела на них, улыбаясь. Девушки надели красивые летние платья с цветочными узорами, их длинные волосы были аккуратно собраны на макушке. Они казались очень милыми и добропорядочными. Однако никто бы не назвал девушек интересными, ибо в их молоденьких головках витал ветер. Это всячески поощрялось матерью, чьей главной заботой было поскорее выдать их замуж за состоятельных молодых людей из хороших семей. С точки зрения Пенелопы, ее дочери были едва ли не самыми достойными невестами в Лондоне и заслуживали самого лучшего. Она поднимала на смех саму мысль о браке по любви. Это была, по ее мнению, совершенно непрактичная, если не глупейшая вещь на свете. Разве сердце может выбрать человека, с которым нужно связать судьбу? Сама она являлась ярчайшим примером своей теории. Казалось, она была рождена для того, чтобы встретить Мильтона Флинта и выйти за него замуж, втайне все же надеясь, что ее дочери сделают лучший выбор. Хотя она и отдала руку и сердце Флинту, но в душе оставалась истинной Монтегю.
…
Селестрия научилась пользоваться своим обаянием и околдовывать им людей, находящихся поблизости. Так опытный рыбак разбрасывает свои сети, подтаскивая их обратно помалу, пока туда не попадет все, что только можно. Она научилась очаровывать и покорять, поняв очень рано, чего именно ждет от нее дедушка. Его похвалы вошли в привычку, она упивалась его любовью и росла очень избалованной. В возрасте семи лет ее впервые представили гостям. Волосы девочки были уложены прекрасными локонами, мастерски завитыми ее горничной, платье было отутюжено, а туфли начищены, и гордость ее деда была сладкой, как леденец. Она очень хорошо пела и всегда заливалась румянцем смущения, когда все начинали ей восторженно аплодировать. Манипулировать людьми оказалось очень легко. Никто не подозревал, что в таком раннем возрасте девочка уже очень хорошо осознавала свою харизму, прекрасно зная, насколько она красива, и ей понадобилось немного времени, чтобы понять, что, кривляясь и кокетничая с гостями, она может взамен получить их восхищение.

Глава 5

Отец Далглиеш чувствовал себя не в своей тарелке, находясь в светском обществе. Но стоило ему появиться перед своей паствой, он тотчас весь преображался. Он буквально завораживал аудиторию, цитируя тексты на латыни, будто всю жизнь только на ней и говорил. С необычайным вдохновением он призывал своих прихожан молиться так, чтобы выйти из церкви очистившимися от греха. Именно поэтому епископ поручил ему этот приход и еще два соседних, несмотря на его относительно молодые годы и отсутствие опыта. Ему был дан от Бога редкий и яркий талант, который виртуозно проявлялся в его профессиональной деятельности: он не только умел вдохновить людей, побудить их к вере, но своими проповедями он еще и залечивал души разуверившихся мужчин и женщин. Однако, когда нужно было поддержать обыденный разговор, касающийся мирских забот его прихожан, он чувствовал себя так, будто сидел за толстым стеклом, будучи не в состоянии преодолеть психологическую преграду. Это его страшно расстраивало. Но сейчас он понимал, какая перед ним стоит задача. Сидя между Пенелопой Флинт и какой-то очень бойкой женщиной, которой было далеко за шестьдесят, он сознавал, что единственный способ как-то решить проблему светского общения — это как можно больше разговаривать с мирянами. Он увидел, что Селестрия заняла место за столом на противоположном конце палатки, и почувствовал, как его сердце съежилось от досады: ему так захотелось, чтобы она сидела рядом с ним! Случайно он взглянул вниз, на свои ноги, и его бросило в пот: Далглиеш в ужасе увидел, что надел носки разного цвета, один был красным, а другой — зеленым. Быстро засунув ноги подальше под стол, он постарался скрыть свой позор от сверлящего взгляда Пенелопы. Какой кошмар — быть столь рассеянным, как можно было так неподобающе одеться!
…
Она постаралась выбросить из головы образ его потного лица и сосредоточиться на Рафферти, который уже ласкал ее груди, водил носом по ее шее. Его щетина щекотала ей кожу, влажный язык нежно скользил по телу, и коварная змея, весьма охладевшая от мысли о Хэмфри, сейчас снова стала горячей. Рафферти взял ее руку и положил на то место, где его сексуальное возбуждение рвалось наружу и требовало внимания. Ее ладонь легла на ставший твердым член, и Рафферти тихо застонал от этого прикосновения. Так вот что это такое! Твердая штука, которая производит на свет поколения, губит репутации, из-за которой развязываются войны, которая вдохновляет на героические поступки и приключения, открытия и завоевания, но которая чаще всего является причиной несчастья очень многих замечательных людей. То, что она сейчас держала в руках, было именно этим. Она чувствовала себя Далилой с ножницами в руках. Один взмах — и он лишен своей силы.
…
Она присоединилась к остальным, начав поиски с чердака. Селестрия обыскала каждый шкаф, заглянула под каждую кровать, обследовала каждый комод, диван или стул. Она звала его по имени, но интуиция подсказывала ей, что малыша здесь нет. Казалось, обыскали уже весь дом, не пропустив ни одного уголка. Ее сердце оборвалось, когда в голову стали приходить ужасающие предположения. Она уткнулась носом в оконное стекло. Дождь уже прекратился, и небо стало бледно-голубым в приближающемся рассвете. Океан внизу был спокойным. Неужели Баунси все же решился пойти на пляж один?
Все принимали участие в поисках, боясь проронить хоть слово о самом ужасном, что могло случиться. У Селестрии перед глазами все время стояла картина: морская пучина забирает и поглощает его, влечет малыша на дно, где теперь лежит его неподвижное бездыханное тело… Она слышала, как Нэнни, словно призрак, надломленным и безнадежным голосом выкрикивает его имя. Селестрия не осмеливалась посмотреть ей в глаза. Неожиданное исчезновение мальчика лишь подтвердило мысль о том, насколько опасным было вчерашнее происшествие на пляже.
Арчи обследовал сады, выражение его лица было встревоженным. Он то и дело останавливался, положив руки на бедра, и в отчаянии тряс головой. Как мог малыш исчезнуть среди ночи?
Селестрия стремглав сбежала по мокрой дорожке, ведущей на пляж. Ей было больно наступать босыми ногами на камни, но она слишком спешила и не могла остановиться и вернуться за обувью. Она должна была выяснить, утонул маленький Баунси или нет. Вряд ли она могла объяснить кому-либо, даже себе, почему подозрения привели ее именно в это место. Что-то неудержимо тянуло ее сюда, как будто пытаясь сказать, что ответ на вопрос напрямую связан с океаном. Солнце грело ее лицо теплыми лучами, хотя был еще ранний час. После ночной грозы в воздухе пахло свежестью и травой. Она добралась до скал и тщательно обследовала их в поисках Баунси. Ее сердце колотилось, в груди становилось тесно, но пляж по-прежнему безмолвствовал. И только случайные чайки пытались полакомиться крабами, оставленными приливом, стуча клювами по твердым панцирям.
А потом она заметила лодку, а вернее, отсутствие лодки ее отца. Девушка обвела глазами пляж, и ее взор остановился на том месте, где посудина обычно лежала на дюнах, привязанная к столбу, торчащему из песка. Сейчас ее там не было. Только одиноко стоящий колышек. Сначала она предположила, что шторм унес ее. Но дюн не коснулись волны, и следы от лодки, которую тащили вниз по пляжу, были отчетливо видны на песке. Они терялись на расстоянии двухсот ярдов от моря, и это указывало на то, что лодку забрали несколько часов назад.
Селестрия должна была немедленно рассказать своему отцу, что кто-то украл его лодку. Возможно, этот кто-то также выкрал и Баунси. Она пустилась бежать со всех ног, спотыкаясь на тропинке, сдерживая слезы, когда ее вдруг осенило, что все могло быть намного хуже, чем можно себе представить. Ноги были мокрыми, поэтому она решила войти в дом через помещение, где мыли посуду, ведущее в каморку, которую занимал Пурди, и в кладовую для хранения дичи, а также в туалетную комнату для  слуг Джулии. Свет не горел, поэтому она решила, что Пурди, вероятно, отправился за утренней порцией песочного печенья. Всецело поглощенные поисками пропавшего Баунси, все напрочь забыли о Пурди. Она открыла дверь и проскользнула внутрь. Здесь сильно пахло псиной. В полумраке она различила его, лежащего в своей корзине. А потом, к своему крайнему удивлению, она увидела маленькую фигурку, свернувшуюся калачиком подле Пурди. Маленькие ручонки крепко прижимали ко рту подушку с муслиновой наволочкой. Это был Баунси. Облегчение, охватившее Селестрию, было похоже на опьянение. Переполненная охватившими ее чувствами, Селестрия начала всхлипывать. Пурди открыл глаза и вздохнул. Он, вероятно, уже не спал какое-то время, ожидая, когда же проснется его маленький хозяин и он наконец сможет двигаться. Ребенок не шевелился. Селестрия склонилась над ним и погладила его бровь. Его кожа была шелковистой и приятно теплой на ощупь. Он уткнулся носом в свою муслиновую подушку и глубоко вздохнул.
…
Джулия приготовилась к самому худшему исходу: ее самый младшенький и самый драгоценный сыночек ушел в ночь и утонул в океане. И теперь это только вопрос времени, когда найдут его маленькое тело, выброшенное на песок. Она представляла полицейского, стоящего у двери, похороны, крошечный гробик и горе, которое ввергнет ее в пучину бесконечной тьмы и отчаяния.
…

Узнав печальную новость, отец Далглиеш сейчас же отправился на велосипеде в поместье Пендрифт. Он услышал о происшествии из уст мисс Ходдел, хотя та, казалось, даже не осознавала всей чудовищности этой новости.
— Мистер Монти напился и свалился за борт прошлой ночью, — сказала она, предвкушая, какой разразится скандал. — Все только и делают, что говорят об этом. — Родинка с тремя длинными черными волосками слегка тряслась на ее правой щеке, пока она тщетно пыталась скрыть свою радость.
Отец Далглиеш был слишком шокирован услышанным, чтобы расспрашивать ее дальше, кроме того, он прекрасно понимал, что эта новость может оказаться просто сплетней, искаженной и преувеличенной, как в игре в испорченный телефон. Он ждал, пока мисс Ходдел вытряхнет мусор из его корзины возле письменного стола, что входило в ее ежедневные обязанности, а ее, казалось, всю просто распирало — так сильно хотелось, чтобы священник задал ей еще какие-нибудь вопросы. И когда она наконец вышла из комнаты, Далглиеш с облегчением и раздражением вздохнул. Он тотчас позвонил в полицейский участок и попросил соединить его с кабинетом инспектора Тревелиана, а в результате убедился, что все, сказанное мисс Ходдел, было правдой. Монти никто не видел после вечеринки, состоявшейся прошлой ночью. Его туфли, обнаруженные недавно, окончательно убедили инспектора в том, что бедняга действительно утонул, оставил двух детей без отца, а жену без мужчины, который заботился бы о ней. Произошла страшная трагедия. Это, без сомнения, несчастный случай, и члены его семьи, должно быть, потрясены до глубины души. Отец Далглиеш думал о Селестрии, этой красивой, беззаботной девушке, чью легкую танцующую походку он все время вспоминал, и сейчас он очень хотел быть рядом с ней.

Глава 9

С тех пор как прошлым утром обнаружили лодку Монти, в Пендрифте ни о чем ином не говорили. Никто не мог поверить, что Монти совершил самоубийство. В этом вопросе мнения людей единодушно сходились. Каждый заявлял, что был с ним близко знаком, ибо Монти — это человек, который всегда был рад уделить время любому, кто предлагал свою компанию. Нет, тот Монти, которого они знали, был вполне доволен жизнью и готов разделить свой оптимизм с остальным миром.
Действительно, Монти казался такой же частью маленького корнуоллского городка Пендрифт, как сливочный варенец. Он наслаждался чтением газет за чашкой кофе в чайном доме у Мэгги Брюик, любил покупать сигареты в угловом магазине и попивать пиво в трактире «Корма корабля и пираты». Каждый тепло его приветствовал, и он знал любого по имени, начиная от помощника в кабинете доктора и кончая старым Талеком, который целыми днями сидел на скамейке, вглядываясь в даль моря, и напоминал ненужное пальто, которое с каждым дождем становится все более потертым.
Он живо интересовался самыми незначительными деталями жизни города: женщиной, чей муж сбился с пути, заболевшей собакой, проблемами с водопроводом, ребенком, который выиграл приз в школе, инфляцией, правительством, королевской властью и вообще всем тем, что было интересно добрым людям. Даже Арчи не знал, что сын миссис Крэддик был отправлен в больницу с диагнозом «полиомиелит». Миссис Крэддик занимала должность управляющего почтовым отделением и никогда бы не осмелилась сказать об этом Арчи или Пенелопе, но Монти всегда задерживался поболтать, если не было очереди. И хотя он сам только недавно приехал в Пендрифт, он уже знал все новости и проблемы ее семьи и проявлял искренний интерес и участие, даже сильнее, чем ее собственный муж. Его сочувствие однажды даже заставило женщину прослезиться. Ее симпатия к Монти подогревалась еще и всевозрастающими привязанностью и доверием к этому человеку простых жителей Пендрифта, единственным исключением из которых, пожалуй, был ее муж мистер Крэддик.
Памела же вообще никогда не посещала почту, а Селестрия ходила в город только чтобы купить вещи, которые, в принципе, ей были не нужны, с единственной целью — доставить себе удовольствие от покупок. Ей никогда не приходило в голову поговорить с местными жителями, хотя они, пораженные ее красотой, с изумлением в глазах пристально рассматривали девушку.
 — Доброе утро, мисс Монтегю, — часто приветствовали они ее, мужчины при этом легонько касались шляп, а женщины вежливо кивали головой. Она осознавала, что была прекрасным лебедем среди гусей.
 — Наилучшие пожелания вашему отцу, — бывало, говорили они, и она в ответ бросала им великодушную улыбку, которую они жадно пожирали глазами, но тут же и отворачивалась, тотчас забывая об их существовании. Местные жители, конечно же, уважали членов первого семейства Пендрифта и восхищались ими, но на расстоянии, Монти же был с ними на короткой ноге, свой парень, и этим он очень отличался от своих родственников.
Наступило воскресное утро. Подавляющее большинство горожан Корнуолла посещали англиканскую церковь, остальные, в том числе и члены семейства Монтегю, были католиками и ходили на мессу в церковь Святой Девы Марии — один из нескольких подлинных католических храмов, чудом уцелевших после того, как Генри VIII до основания разрушил огромное их количество. Однако это воскресенье было особенным — протестанты буквально наводнили католическую церковь, оставив протестантскую церковь Всех Святых пустовать. Преподобный Удли почесывал затылок, недоумевая, куда же это все подевались.
Селестрия, одетая в черное, сопровождала остальных членов семьи к мессе. Гарри не произнес практически ни слова с тех пор, как исчез отец. Его лицо было печальным, но глаза не выражали ровным счетом ничего. Памела осталась в постели, требуя, чтобы Соумз позвонил ветеринару, так как Пучи отказался от еды.

Глава 13

Сюжет усложнялся, обрастая все новыми и новыми фактами. Селестрия никогда не слышала о графине Валонье, но, возможно, это как раз и была та самая Джитта, с которой ее отец разговаривал по телефону.
 Селестрия окликнула таксиста и через тридцать минут уже стояла на ступеньках, ведущих в Венгерский клуб. В здании царил полумрак, так как освещение было тусклым, потолки уходили ввысь, а темный деревянный пол был выложен широкими гладкими досками. Старая лестница круто устремлялась вверх, заканчиваясь пролетом, где на стене висело огромное позолоченное зеркало. Воздух казался тяжелым от кисловатого запаха застоявшихся цветов. Внизу никого не было, но с верхнего этажа доносились чьи-то приглушенные голоса. Она стала подниматься по лестнице, судорожно сжимая в руках свою сумочку и страшась неизвестности.
 Наверху были две громадные комнаты, разделенные пролетом, где две старушки в шляпах и перчатках сидели на малиновом бархатном диване, полушепотом разговаривая друг с другом и энергично качая головами, явно демонстрируя свое негодование. Увидев Селестрию, они перестали судачить и стали осторожно наблюдать за ней из-под шляп. Не обращая на них внимания, Селестрия проследовала в первую комнату, где небольшая группа людей сидела за столиками, попивая кофе и горячительные напитки, куря практически в полной темноте. Атмосфера была мрачной, как будто их печаль трансформировалась в серый туман, который висел над ними и не желал подниматься выше.
 Большинство людей были пожилыми и очень элегантно одетыми. Шляпы некоторых леди украшали перья, а на их плечи, несмотря на теплую погоду, были наброшены меховые накидки. На шеях женщин красовались жемчуга и бриллиантовые броши, ярко блестевшие в тусклом свете. Несколько джентльменов в шляпах и строгих костюмах сидели за столом, играя в карты и горько усмехаясь, хотя при других обстоятельствах они посмеялись бы от души. В углу, возле стойки трое музыкантов исполняли цыганские мелодии под аккомпанемент скрипки и гитары. Почтенная пара медленно танцевала в полутемной комнате. Некоторые из посетителей говорили на венгерском языке, другие — на английском, произнося слова скорбным, почти трагическим тоном, но их разговоры сводились приблизительно к одному: «Революция… они предали свою страну… храбрецы положили свои жизни… а мы уже немощные, и единственное, о чем мы могли бы мечтать, так это умереть в родном краю…» Селестрия понимала, что находится в центре всеобщего внимания, особенно со стороны женщин, чье неприязненное отношение к ней проявлялось так же сильно, как и их страдание. И это было вполне объяснимо: она являлась в их глазах чужой, незваной гостьей. Решив, что все-таки благоразумнее подойти к мужчинам, она быстрыми шагами направилась к столику, за которым четыре чудаковатых старичка играли в карты. Селестрия напустила на себя уверенный вид, хотя это было далеко от истины.
— Благодарю, но я не собираюсь здесь оставаться, — вежливо ответила она, не желая его обидеть. — Я по очень срочному вопросу. — Граф Бадрасси обратился к своим товарищам на венгерском языке, и они все вдруг рассмеялись, явно на ее счет. Она почувствовала, что ее планы начинают рушиться, и тут ей в голову пришла неожиданная мысль.
…
 — Это касается ее семьи, — вдруг произнесла она. — У меня очень плохие новости.
 Неожиданно их лица стали серьезными: они прекрасно знали значение этих слов, которые могли ассоциироваться лишь с наихудшими предположениями. Граф Бадрасси завел беседу с соседом, не вынимая трубки изо рта, и, взяв колоду карт, ясно дал ей понять, что их разговор окончен.
 — Она живет в Уэймуте. Я не помню номер дома, но ты узнаешь его, как только увидишь. — Она поняла, что это был максимум информации, которую она могла здесь получить.
 Выйдя наконец из помещения, она с облегчением снова вдохнула теплый лондонский воздух, оставив подозрительных пожилых людей и дальше прозябать в бездействии. До района уэймутских конюшен можно было добраться на такси. Маленькая улица, вымощенная булыжником, с домами, облицованными красноватой плиткой, с окон которых свисали симпатичные горшочки для растений, была вся залита теплыми лучами полуденного солнца. Белый пушистый кот спал на подоконнике, во сне чуть подергивая хвостом: вероятно, ему снилась миска молока или жирная мышь; молодая женщина грохотала коляской по камням, направляясь к главной дороге. Граф Бадрасси сказал, что она узнает дом, как только увидит его. Как жаль, что она ему не задала наводящих вопросов, так как она не знала, что искать. Спрашивать было не у кого: молодая женщина с коляской была уже очень далеко от нее, а кот едва ли мог ей чем-нибудь помочь.
…
Графиня поднялась. Она слегка пошатывалась, но ей удалось удержать равновесие, схватившись за камин. Она бросила окурок на решетку и неуверенной походкой направилась к обеденному столу, дрожащими руками взяла бутылку джина и пригубила ее.
 — Я редко выпиваю, — злобно произнесла она, сделав большой глоток. — Я любила Монти. Это любовь, которую ты, возможно, не поймешь, так как слишком юна и избалована. Если бы тебе пришлось пройти через то, что я прошла, когда смерть преследует тебя по пятам, то ты поняла бы, что любовь является единственной вещью, которая останется с тобой после смерти. — Она снова жадно приложилась к бутылке и громко причмокнула.
 Селестрия с отвращением наблюдала за женщиной. Она ненавидела этот звук больше всего на свете. Он напомнил ей о тете Антилопе, которая чавкала как свинья, когда что-то ела или пила.
 — Я бы все сделала для твоего отца. — Ее голова тряслась, как у куклы. Она ухватилась за спинку стула, чтобы не потерять равновесие. — Все. Но разве ты можешь понять? Держу пари, что ты даже как следует не знала своего отца. Ха, так же, впрочем, как и твоя мать. Монти был для нее незнакомцем. Я понимала его лучше, чем все вы, вместе взятые. Тебе это ясно? Чем все вы, вместе взятые. — Ее язык вдруг стал заплетаться. Селестрия с ужасом наблюдала, как графиня пошла к лестнице, держась за бок и морщась от боли. — Если смерть заберет и меня тоже, мы соединимся на небесах. — Она поставила ногу на первую ступеньку, споткнулась и с грохотом упала.