Мари-Бернадетт Дюпюи — «Сиротка. Слезы счастья»

Глава 1
Возвращение Соловья
Театр «Капитолий», Квебек,
суббота, 8 июля 1950 года

Приглушенные звуки музыки докатились, как волны, до Эрмин. Она без труда представила себе музыкантов оркестра, занятых настройкой своих инструментов уже перед самым выступлением. Большой театр, казалось, дышал, подрагивал, трепетал вокруг нее, как будто живой.

— Боже мой, мне ужасно страшно! — еле слышно пробормотала она.

Ее большие голубые глаза приобрели безумное выражение, и это сразу стало заметно на ее отражении в зеркале гримерной, залитой золотистым светом. Светлые и слегка вьющиеся волосы обрамляли красивое и нежное лицо — лицо мадонны.

— Не надо переживать, все пройдет хорошо, — услышала она возле самого уха ободряющий шепот.

— Я на это надеюсь, Лиззи.

Та, которую она назвала «Лиззи», громко засмеялась. После окончания войны Лиззи, несмотря на свои шестьдесят лет, снова стала работать в театре «Капитолий». Она была заведующей постановочной частью и вникала абсолютно во все вопросы, следила за тем, чтобы театральные костюмы были удобными для артистов, и даже, когда возникала такая необходимость, вмешивалась в составление репертуара.

— Ты великолепна, Эрмин, ты пребываешь в апогее своей соблазнительности, да и голос твой не изменился. Я бы даже сказала, что его диапазон расширился. Я была ошеломлена, когда услышала, как ты пела во время репетиции. В общем, будь смелее. Зал переполнен, и минут через пять уже откроют занавес. Лично я очень довольна тем, что присутствую при возвращении Снежного соловья.

— При возвращении сюда, в Квебек, Лиззи. Я много раз выходила на сцену во время своих гастролей во Франции, но, как ни странно, я испытываю гораздо большее волнение, когда выступаю перед соотечественниками.

— Они устроят тебе триумфальный прием, когда ты наконец-таки решишься покинуть этот стул и выйдешь на сцену! Твой сольный концерт — моя идея. Надеюсь, ты меня не разочаруешь!

Они обменялись заговорщическими улыбками. Эрмин посмотрела на медные часики, стоявшие среди ее баночек с румянами.

— У нас есть пять минут. Можно еще немножко поболтать, — умоляющим тоном предложила она. — Пойми меня, Лиззи, сегодня вечером я буду исполнять арии, которые записаны на моей последней пластинке. В Париже и в Лионе я выступала в операх, вместе с другими певцами. Это не одно и то же. При этом ведь чувствуешь поддержку других исполнителей, а не оказываешься в одиночку лицом к лицу с публикой.

— Вообще-то, когда ты будешь исполнять арию Турандот 1, вместе с тобой будет выступать хор. Почему у тебя сейчас такие грустные глаза, Мимин?

Услышав, как к ней обратились, певица улыбнулась. Это свое прозвище — Мимин — она не слышала уже довольно давно. Слова, только что произнесенные Лиззи, вызвали у них обеих много воспоминаний, самым ярким из которых было воспоминание о дебюте Эрмин — Соловья из поселка Валь-Жальбер — в квебекском «Капитолии» пятнадцатью годами ранее.

— Я не видела своих старших дочерей — Лоранс и Мари-Нутту — уже полтора месяца, а это долго. К счастью, нам удалось взять с собой наших двух малышей благодаря тому, что с нами поехала

Мадлен. А как давно уже я не общалась с Мукки! Если бы ты его увидела, моего старшенького!.. Он копия своего отца. Высокий, с медовой кожей, с черными волосами. Этот красивый мальчик проработает всё лето. Скоро мы наконец-то встретимся, и мне очень хотелось бы, чтобы и Тошан был здесь! Этот деятель не придумал ничего лучше, кроме как остаться на месяц во Франции. Ему захотелось обязательно съездить в Дордонь — туда, где ту женщину-еврейку и ее сына убили гестаповцы… Не смейся, Лиззи, но полеты на самолете приводят меня в ужас. Мне и так уже пришлось отправиться обратно без него. Это мне не понравилось. А он полетит обратно еще неизвестно на каком самолете. Ты, возможно, сочтешь меня сумасшедшей, но я — увы! — все никак не могу заставить себя не думать о гибели Марселя Сердана в прошлом октябре 1. Он хотел поскорее встретиться с Эдит Пиаф. Она так и не увидела его и уже никогда не увидит. Если бы я вдруг потеряла Тошана, то я… я…

Лиззи с удрученным видом покачала головой. Затем она расположилась позади Эрмин, чтобы помассировать ей плечи кончиками пальцев. Для этого ей пришлось снять с певицы тонкую, как паутина, шаль ярко-синего цвета с искусственными бриллиантами, покрывавшую ее молочно-белую кожу там, где было глубокое декольте.

— Между прочим, ничего никогда не повторяется! Твой повелитель лесов, как его называли в прессе, вернется быстро и очень крепко обнимет тебя своими мускулистыми мужскими руками. А теперь пора идти. Кстати, тебя ожидают и почетные гости. Взгляни на большую ложу балкона справа от тебя. Спой хотя бы для них, если квебекцы вызывают у тебя страх.

— Договорились, Лиззи! — прыснула со смеху Эрмин. — Тебе в любом случае нечего бояться. Я всегда выполняла то, о чем договаривалась.

Она проворно поднялась на ноги. Ее длинное платье из муслина цвета слоновой кости при этом едва слышно зашелестело. Как только обе женщины прошли через дверь ложи, им стало лучше слышно музыку и весьма знаковые звуки, доносящиеся из зала, переполненного нетерпеливой публикой.

— Удачи! — прошептала постановщица.

Эрмин, у которой от волнения перехватило дух, лишь кивнула в ответ. Затем она прошмыгнула за огромный красный занавес и пошла на свое место посреди сцены. Сердце в ее груди колотилось очень сильно. Тем не менее она заставила себя сделать несколько глубоких вдохов, изо всех сил стараясь думать о «почетных гостях», о которых только что упомянула Лиззи. Речь шла о Мадлен — ее верной подруге, ставшей няней для ее драгоценных детей.

«Хоть раз она сможет присутствовать при моем выступлении, — подумала Эрмин. — Мадлен вырастила моих близняшек и маленького Констана, а теперь она заботится о Катери — моей обожаемой Катери».

Мысли о младшенькой придали ей сил и уверенности в себе. Ее доченька родилась в январе 1948 года на их землях на берегу реки Перибонки, в большом деревянном доме, в который они переезжали жить на зиму.

— Божественный подарок! — воскликнул тогда Тошан, с восхищением разглядывая младенца с матовой кожей и черноватым пушком на головке.

Бабушка Одина руководила родами с удивительной расторопностью. Эта старая индианка монтанье, обладающая талантами знахарки, с удовольствием участвовала в процессе появления на свет своей правнучки, которая, если верить предсказаниям, должна была унаследовать мудрость ее собственной дочери — покойной Талы, матери Тошана и Кионы.

«Мы назвали ее Катери — так звучит на языке ирокезов имя “Катрин” — в память о блаженной Катери Текаквите, лилии племени мохоков, которой Мадлен так часто молится!»

Прекрасное лицо молодой индианки, умершей три столетия назад, предстало перед мысленным взором Эрмин таким, каким она видела его в святилище Канаваке возле Монреаля. «Позднее, когда Катери подрастет и станет все понимать, мы расскажем ей историю жизни этой святой и удивительной личности».

Достигнув уже возраста двух с половиной лет, малышка была радостью для всей семьи, а ее шестилетний брат Констан относился к ней с огромной нежностью. Этот робкий светловолосый мальчуган с голубыми глазами заметно оживлялся, когда ему предоставлялась возможность повозиться с сестренкой.

«Мои дорогие детки!» — подумала Эрмин, пока оркестр все еще настраивал свои инструменты. Секундой позже раздался голос какого-то мужчины. Это был директор театра, стоявший перед сложной системой занавесов. Лиззи, расположившись за кулисами, прошептала певице:

— Приготовься, его речь будет короткой!

— Знаю, знаю, — ответила уже успевшая успокоиться Эрмин, даже и не подозревая, что рядом с постановщицей находится высокий мужчина атлетического телосложения.

Его борода уже седела, а одет он был в костюм-тройку. Судя по выражению его лица, он ликовал.

— Она и в самом деле еще ни о чем не подозревает? — тихонько спросил он, наклонившись к уху Лиззи, которую, похоже, забавляла подобная заговорщическая обстановка.

— Абсолютно ни о чем, месье Шарден, уверяю вас.

— Называйте меня по имени — Жослин! Давайте будем вести себя друг с другом раскованнее. Моя жена и мои дети ждут, когда я за ними приду. Нас всех нужно будет проводить в ложу, в которой находится Мадлен.

— Туда мы и пойдем!

Они разошлись в разные стороны. Эрмин же в это время слушала выступление директора:

— Сегодня, в этот замечательный летний вечер, я с удовольствием приветствую здесь прекрасную птичку, вернувшуюся в родные края, — нашего Снежного соловья, певицу Эрмин Дельбо.

Раздавшиеся аплодисменты заставили его ненадолго замолчать, а затем он снова заговорил восторженным тоном:

— Мы не забыли об ужасах войны, которые омрачили жизнь людей по всему миру. Многие из нас утратили кого-то из близких им людей. Не миновала подобная участь и мадам Эрмин Дельбо. Тем не менее после долгого уединения в глубине леса в окружении близких людей и после рождения прелестной маленькой дочки наша дорогая знаменитость возобновила свою успешную деятельность: она выпустила новую пластинку и съездила на гастроли в Европу. Добавлю также, что половина прибыли, полученной от этого концерта, будет передана Красному Кресту и потрачена им на сирот войны. Так пожелал Соловей из поселка Валь-Жальбер.

Буря приветственных возгласов и аплодисментов заглушила его последние слова. Занавес бесшумно раздвинулся, и сцену залил свет прожекторов. Они осветили лишь ее центр, в результате чего взору присутствующих предстал сияющий силуэт, находящийся в этом центре. Остальная часть сцены скрывалась в полутьме. Эрмин повернула лицо к публике, которую она сейчас совсем не видела, потому что ее ослепил яркий свет прожекторов. Скрипки играли музыку арии «Я жила для искусства, я жила для любви» из знаменитой оперы «То›ска» не менее знаменитого Пуччини.

Маленький мальчик, находившийся в одной из лож, затопал ногами от восторга. Затем он положил свою ручку на руку индианки монтанье лет тридцати. Индианка повернулась к нему и прижала указательный палец к губам.

— Не балуйся, Констан!

— Мама красивая, очень красивая…

— Ну конечно. Тихо, она поет.

Мадлен, как и вся остальная публика, вела себя очень беспокойно. На ее лице — обычно бесстрастном — появилось выражение восхищенного удивления. Золотой голос Снежного соловья звучал все громче. Он был сильным, чистым, нежным, звонким, звучным, тягучим, и было просто невозможно не задрожать от волнения, сильного и неудержимого. Такое волнение испокон веков охватывает людей, когда они сталкиваются с чем-то идеальным.

Искусством я жила, любовью,
Зла никому не причиняла!
Я помогала всем несчастным,
Которых в жизни я встречала.
Я, веря в Бога всей душою,
Его в молитвах прославляла.
И на алтарь, к святыням в храме,
Цветы с поклоном возлагала… 

Мадлен, услышав за спиной какое-то шуршание, обернулась. К своему превеликому удивлению, она увидела, как в ложу заходят Лора и Жослин Шардены, а вслед за ними — Лоранс и Мари-Нутта, дочери-близняшки Эрмин. Они все четверо, выразительно показав своей мимикой, что извиняются за то, что опоздали, тихонечко заняли свободные места в ложе. Констан, обрадовавшись тому, что снова видит своих бабушку и дедушку и сестер, издал восторженный возглас.

— Тихо! — поспешно прошептала ему Мадлен, глядя на новоприбывших с одновременно радостным и растерянным видом.

Лора Шарден, как обычно, блистала. Ее светлые — почти белые — волосы были завиты колечками, одета она была в платье из серого шелка, шею ее украшало превосходное ожерелье из мелкого жемчуга, а в ушах сидели хорошо сочетающиеся с этим ожерельем сережки. Взгляд лазурных глаз, поблескивающих от охватившего ее чувства гордости, был прикован к фигуре ее удивительной дочери — Снежного соловья. Поцеловав Констана, она быстро уселась на то из кресел, с которого сцену было видно лучше всего.

Ария из оперы «Тоска» заканчивалась. Сразу же за ее последними нотами последовали бурные аплодисменты. Эрмин посмотрела на дирижера. Этот ее сольный концерт, программа которого была составлена самой певицей при активном участии Лиззи, включал в себя отрывки как из классических, так и из наиболее известных современных американских и французских произведений. Полились колдовские звуки арии «Летняя пора» — одной из наиболее знаменитых арий оперы «Порги и Бесс». После того как автор этой оперы, Джордж Гершвин, умер в 1937 году, это произведение часто передавали по радио.

«Тошан обожает эту арию, и я посвящаю ее ему — ему, моему возлюбленному», — подумала Эрмин.

Поддаваясь начавшей охватывать ее меланхолической томности, Эрмин добавила в свою манеру исполнения трогательные нотки, в которых чувствовалась безграничная нежность. Ее голос, способный резко взлететь к вершинам своего диапазона, стал более ласковым и теплым. Он удивительно гармонично сочетался с сопровождающей его неторопливой музыкой. Последние звуки арии утонули в бурных аплодисментах. Слегка наклонив голову в знак своей признательности публике, Эрмин заметила в ложе справа от себя восхищенное лицо матери, не менее восхищенное лицо Мадлен и — уже более расплывчато — мордашки своих дочек. Ее сердце сжалось от ощущения безграничного счастья.

«О-о, там, похоже, и Лоранс с Нуттой, и мама, и папа! О господи, они приехали! И я их очень скоро обниму!» — с радостью и удивлением подумала Эрмин.

Этот сюрприз придал ей новых сил, и она ощутила своего рода артистический пыл. Она прошла по сцене легкой походкой, заставляя развеваться свое широкое блестящее платье. Ее плоть, казалось, была сделана из перламутра, а шевелюра — из чистого золота. Она слегка расправила изящным движением свои плечи, и из ее уст зазвучала ария из оперы «Мадам Баттерфляй» — произведения, довольно трудного для любой певицы, которое Эрмин тем не менее выучила еще в годы своей юности.

На море в штиль когда-нибудь увидим,
Как клубы дыма устремились к небу…

Лора, содрогаясь, закрыла глаза, чтобы полнее насладиться сильным и чистым голосом Эрмин. Жослин, сидя позади Лоры, аккуратно положил свою ладонь на ее руку, затянутую в бархатную перчатку. Он тоже сейчас пришел в восторг, хотя раньше ему часто доводилось слышать, как поет его дочь. «Она наконец вернулась! — подумал он. — Мне совсем не нравилась эта ее затея с поездкой в Европу, да еще и с двумя маленькими детьми. Не говоря уже о том, что целых два года наша Мимин провела в уединении там, на берегу Перибонки. Она почти не показывалась на люди. Но теперь она вернулась, наша дорогая, и мы этим воспользуемся, потому что она обещала нам пожить в Робервале».

Жослин Шарден смахнул слезу. В своем возрасте шестидесяти семи лет он становился все более и более сентиментальным, и семья теперь находилась в центре его интересов.

Концерт продолжался. В зале чувствовалось волнение: публика то одобрительно шепталась, то дружно приходила в восторг и начинала аплодировать. Эрмин исполняла «Где-то над радугой» — произведение, все еще пользующееся успехом по всему миру. Лоранс и Мари-Нутта обменялись умиленными взглядами: эту песню им пели в качестве колыбельной, когда они были совсем еще маленькими детьми.

Затем были исполнены «Аве Мария» Гуно и «Ария колокольчиков» из оперы «Лакме» Лео Делиба. Лиззи, стоя за кулисами, наблюдала за весьма успешным выступлением певицы сопрано. «Она просто фантастическая! Фантастическая!!! — мысленно твердила себе она. — Секрет успеха Эрмин заключается в ее золотом голосе — голосе необыкновенном — и в ее таланте интерпретации, щедрости ее актерской игры… А еще ей везет: она не пополнела ни на грамм, а кожа ее так и осталась нежно-розовой!»

Эта более чем похвальная констатация напомнила ей об инциденте с Родольфом Метцнером, про который писали сенсационные статьи в газетах три года назад. Богатый швейцарский меломан выкрал Эрмин, поскольку она вызывала у него неудержимую страсть. «После этого случая она стала бояться выходить на сцену. Она тогда переключилась на запись своих выступлений и записала сразу две грампластинки. Но это все уже позабыто. Она снова трудится на сцене и по-прежнему великолепна!»

В завершение своего выступления Снежный соловей исполнил, вкладывая в это всю свою душу, песню «К чистому роднику». Кто-то в партере стал ей подпевать, остальные подхватили, и Эрмин, растроганная действиями этих людей, не удержавшихся от соблазна спеть вместе с ней, еще раз повторила припев.

— Концерт заканчивается апофеозом! О господи, как я ею горжусь! — прошептала Лора индианке Мадлен, ласковые темные глаза которой поблескивали от нахлынувших на нее эмоций. — А кто занимается сейчас маленькой Катрин?

— Катери в надежных руках, мадам! — ответила индианка. — Мы доверили ее Бадетте, вашей подруге-француженке. Мы, представьте себе, встретили ее позавчера в порту. Эта дама работает здесь, в Квебеке.

— Бадетта? Прекрасно! — закивала Лора. — Я была бы искренне рада снова с ней встретиться. Сегодня вечером — шампанское! Ах, смотрите, люди встают, чтобы устроить нашей Мимин настоящую овацию.

Сидящие в зале и в самом деле один за другим поднялись на ноги и теперь оглушительно аплодировали стоя — по всей видимости, в надежде на то, что певица споет для них что-нибудь еще. Эрмин, чувствуя большое волнение, несколько раз поклонилась. В выражении ее лица чувствовалось облегчение и невыразимая радость. Пройдя по сцене, она остановилась и протянула руки к залу, погруженному в полумрак.

— В качестве прощания мне хотелось бы отдать должное выдающейся певице — женщине, которой я восхищаюсь уже много лет. Мне довелось услышать, как она поет, в Париже, и я никогда не забуду этого эпизода своей жизни. Думаю, мадам Эдит Пиаф не станет сердиться на меня, если я сегодня вечером исполню одну из ее недавних, очень успешных песен — «Гимн любви».

Может небо свалиться, любимый, на нас,
И разверзнуться может под нами земля,
Но я, чувствуя ласковый взгляд твоих глаз,
Ничего не боюсь, ведь ты любишь меня.
Коль в объятьях твоих я от страсти томлюсь
И у нас без любви не проходит и дня,
Я, любимый, проблем никаких не боюсь,
Потому что, мой милый, ты любишь меня…

Эрмин всецело сосредоточилась на исполнении этой песни. Перед ее мысленным взором при этом появился образ мужа — такой, каким она видела его во время их расставания в аэропорту Ле Бурже. Теплый ветерок тогда приподнимал прядь черных волос Тошана, в выражении лица которого чувствовалась тревога из-за того, что он расстается с ней, Эрмин. В нем чувствовалась также и безграничная любовь, которая с течением времени лишь крепла. Эрмин прочла в его бархатных глазах обещание восторженной встречи, нежных поцелуев, новых бурных ночей.

— Разлука продлится недолго, женушка моя, всего лишь месяц — четыре недели! — прошептал он, прикоснувшись губами к впадинке на ее шее.

Эрмин уже очень сильно тосковала по Тошану, и каждое слово, которое она произносила, бередило ее душевную рану, вызванную разлукой с любимым человеком.

Лоранс, с пролуприкрытыми глазами сидя в ложе, покусывала губы. Она повторила за певицей фразу «Коль в объятьях твоих я от страсти томлюсь», и по спине у нее побежали мурашки. «Как, наверное, приятно любить и чувствовать себя в объятиях мужчины! — подумала она. — И не какого-нибудь мужчины, а своего избранника»...