Джоди Пиколт — «Забрать любовь»

***

Макс внимательно наблюдал за тем, как я разрезаю на коробке шпагат и выдергиваю из нее скобки. Он схватил конец веревки и попытался сунуть его себе в рот. Я положила нож на пол возле дивана и извлекла из коробки маленький стульчик с надписью «Макс» на спинке. «С любовью, бабушка и дедушка», — гласила вложенная в посылку записка. Мне пришло в голову, что у Макса есть еще один дедушка, а возможно, и еще одна бабушка. Вот только встретится ли он когда-нибудь с ними?
Я встала, чтобы выбросить упаковку. И тут мое внимание привлекла маленькая плоская розовая коробочка. Она лежала на самом дне большой коричневой коробки. Я разорвала опоясывающую коробочку золотую фольгу, открыла крышку и увидела изумительный шелковый шарф с рисунком из элементов конской упряжи и серебристых подков. «Это для Пейдж, — прочла я на вложенной в коробочку открытке. — Она тоже заслуживает подарков. Мама». Астрид Прескотт никогда не была моей матерью, и мне было ясно, что она ею никогда не станет. На мгновение мне в голову пришла безумная мысль. А что, если этот прекрасный шарф передала мне через Прескоттов моя настоящая мама, где бы она сейчас ни находилась? Я скомкала тончайший шелк и поднесла его к носу, вдохнув аромат дорогого бутика. Шарф был подарком Астрид. Я это знала, и все во мне трепетало при мысли, что она обо мне вспомнила. Но я решила, что сегодня буду считать, что его прислала мне далекая и незнакомая мама.
Макс, который еще не умел ползать, каким-то образом подкатился к ножу.
— Это ты зря, — сообщила ему я, поднимая его за подмышки.
Он молотил ногами в воздухе, в уголках его рта пузырилась слюна. Я выпрямилась и прижала его к груди, вытянув вперед одну руку, как будто собираясь танцевать с ним вальс. Мы закружились по комнате и впорхнули в кухню. Его голова неуверенно покачивалась на тонкой шейке.
Мы вместе подогрели в кастрюльке бутылочку со смесью. Я давала Максу всего одну бутылочку смеси в день, потому что в глубине души боялась, что женщина из Ла Лече может в любой момент вернуться. Она узнает о моем прегрешении и гневно укажет на меня пальцем. Я капнула немного смеси на руку, чтобы проверить ее температуру. Мы снова закружились по кухне, держа путь обратно в гостиную. Плюхнувшись на диван, я включила Опру и осторожно положила Макса на подушку.
Я всегда так кормила Макса, потому что если я брала его на руки, то он слышал запах грудного молока и иногда отказывался брать соску. Мой сынишка был на редкость сообразителен! Я надевала на него слюнявчик и поудобнее укладывала его на подушке. Таким образом, у меня даже была свободная рука, что давало мне возможность переключать каналы или листать журнал.
Сегодня Опра пригласила на передачу женщин, которые всю беременность даже не догадывались о своем состоянии и узнали о нем только после совершенно неожиданных родов. Я покачала головой.
— Ты только посмотри на них, Макс, — глубоко вздохнув, сказала я. — И где только она разыскала шесть таких дур?
Одна из женщин рассказала, что у нее уже был один ребенок, и однажды вечером у нее начало пучить живот. Она прилегла на кровать и через десять минут обнаружила у себя между ног отчаянно вопящего младенца. Другая женщина сочувственно качала головой. Она ехала в машине вместе со своей подругой. Подруга вела автомобиль, а она сидела на заднем сиденье. И вдруг ни с того ни с сего она родила ребеночка. Он вывалился на коврик у нее под ногами прямо сквозь белье и шорты.
— Они не чувствовали, как ребенок толкается изнутри? — удивилась я. — Они и схваток не почувствовали?
Макс поднял голову, и слюнявчик выпал у него из-под подбородка и сполз на пол. Я вздохнула и на секунду отвернулась от Макса, чтобы поднять слюнявчик. И в этот момент я услышала удар. Это Макс скатился с дивана на пол, по дороге сильно ударившись головой об угол журнального столика.
Он лежал лицом вниз на бледно-бежевом ковре, в нескольких дюймах от ножа, которым я разрезала шпагат на коробке, и дергал руками и ногами. От ужаса у меня перехватило дыхание. Я подхватила его с пола и заглушила крики, прижав его личико к груди.
— О боже, — шептала я, раскачиваясь взад-вперед. — Боже мой!
Но Макс продолжал кричать от боли.
Я отстранилась, чтобы убедиться в том, что ничего страшного с ним не произошло. И тут увидела пятна крови. В крови была и моя рубашка, и красивый новый шарф. Это была кровь моего ребенка.
Я положила Макса на светлый диван, нисколько не заботясь о сохранности обивки, и быстро ощупала его лицо, шею и руки. Кровь шла из носа. Никогда в жизни я не видела так много крови. Других повреждений на его теле не было. Должно быть, он ударился лицом об угол дубового столика. Его пухлые щечки стали красными, как помидор, и он яростно молотил воздух кулачками. А кровь все не останавливалась. Я не знала, что делать.
Бросившись к телефону, я начала поспешно набирать номер педиатра, который знала наизусть.
— Здравствуйте, — задыхаясь, произнесла я. — Нет, я не могу ждать…
Но мой звонок уже перевели в режим ожидания.
Я притащила телефон в кухню и, открыв книгу доктора Спока, начала искать в алфавитном указателе словосочетание «носовое кровотечение». «Снимайте же трубку! — молила про себя я. — Скорее! Я покалечила собственного ребенка!» Вот оно… Я пробежала глазами параграф. В самом конце давался совет наклонить ребенка вперед, чтобы он не захлебнулся кровью. Я так и сделала. Макс раскраснелся еще сильнее, а его крики стали громче. Я снова прислонила его к плечу. Я никак не могла понять, как же я так сплоховала.
— Алло? — прозвучало в трубке.
Это отозвался кабинет педиатра.
— О господи! Помогите! Мой ребенок только что упал с дивана. У него из носа идет кровь, и мне не удается ее остановить…
— Одну минуту. Я соединю вас с медсестрой, — перебил меня голос в трубке.
— Скорее! — завопила я в трубку и в ухо Максу.
Медсестра велела мне наклонить Макса вперед, повторив совет доктора Спока, а также прижать к его носу салфетку.
— Прошу вас, не вешайте трубку, — пролепетала я и начала применять ее рекомендации на практике. На этот раз у меня, кажется, что-то получилось. — Помогло! — закричала я, наклонившись к лежащей на столе трубке. Схватив трубку, я повторила: — Помогло!
— Вот и хорошо, — похоже, обрадовалась медсестра. — А теперь просто понаблюдайте за ним. Если он будет хорошо кушать и не станет капризничать, значит, все в порядке и вам незачем везти его к нам.
Меня охватило облегчение. Я ни за что не смогла бы самостоятельно привезти его к врачу. Пока я осмеливалась только на самые короткие вылазки.
— Обратите внимание на его зрачки, — продолжала медсестра. — Расширенные или скошенные зрачки указывают на сотрясение мозга.
— Сотрясение мозга, — прошептала я. — Я не понимаю, как это получилось, — сообщила я медсестре.
— Ну конечно, — успокоила она меня.
Я положила трубку. Макс уже задыхался от рыданий. Дрожа всем телом, я начала гладить его спинку. Затем я схватила губку и попыталась оттереть запекшуюся кровь с его носика и губ, чтобы облегчить ему дыхание. Даже после того, как я его умыла, на его личике остались следы крови.
— Прости, Макс, — шептала я. — Я ведь только на секунду отвернулась. Я не знала, что ты такой быстрый. — Макс на мгновение притих, но тут же снова расплакался. — Прости, мой хороший, — повторяла я, как будто напевая колыбельную. — Прости, пожалуйста.
Я отнесла его в ванную, открыла кран, поднесла Макса к зеркалу… Обычно все это его успокаивало. Сегодня он не обратил на это ни малейшего внимания. Я села на крышку унитаза и снова прижала малыша к себе. Все это время я продолжала плакать. Рыдания рвались у меня из груди, сотрясая и мое тело, и тельце Макса. Я не сразу осознала, что он затих и неподвижно лежит у меня на плече.
Замирая от страха, я подошла к зеркалу. Его глаза были закрыты, а волосы слиплись от пота. Его носик был забит запекшейся кровью, под глазами чернели кровоподтеки. Я содрогнулась от страшной мысли: я ничем не лучше тех женщин, я убила своего ребенка!
Продолжая судорожно всхлипывать, я отнесла Макса в спальню и положила на прохладное голубое покрывало. Присмотревшись, я увидела, что его грудь поднимается и опускается в такт дыханию, и с облегчением вздохнула. Несмотря на кровь и синяки, личико спящего младенца хранило ангельское спокойствие.
Я закрыла лицо руками. Я всегда знала, что буду плохой матерью, но считала, что главными моими грехами станут забывчивость и некомпетентность. Я не знала, что смогу причинить увечье собственному ребенку. Любая другая мать на моем месте взяла бы ребенка на руки и лишь потом наклонилась бы за слюнявчиком. Но такой дуре, как я, это и в голову не пришло. А то, что случилось однажды, может повториться.
Внезапно передо мной возник образ мамы. Я увидела ее такой, какой она была в вечер накануне своего исчезновения. На ней был махровый халат бледно-персикового цвета и пушистые шлепанцы.
— Ты же знаешь, малышка, что я тебя люблю, — прошептала она, присаживаясь на край моей кровати и думая, что я сплю. — Не верь никому, кто скажет тебе, что это не так.
Я положила руку на спинку сына, успокаивая его неровное дыхание.
— Я люблю тебя, — прошептала я, кончиком пальца вычерчивая буквы его имени на хлопчатобумажном костюмчике. — Не верь никому, кто скажет тебе, что это не так.

***

Макс проснулся в хорошем настроении, улыбаясь и агукая. Он проспал целый час, и весь этот час я простояла над его колыбелью. Впервые с момента его рождения я молилась о том, чтобы он поскорее проснулся.
— Хороший мой! — воскликнула я, потянувшись к его пухлым пальчикам.
Я сменила ему подгузник и вытащила из шкафа ванночку. Я усадила его в нее полностью одетым и только потом наполнила ванночку теплой водой с детским шампунем. Я отмыла от остатков засохшей крови его личико и ручки, а потом переодела своего малыша. Грязный костюмчик я как могла отстирала и повесила сушиться на душ.
Решив, что обязана его побаловать, я дала ему грудь, вылив смесь, которую он так и не выпил. Я нежно прижимала его к себе, а он улыбался и терся щекой о мою кожу.
— Ты ничего не помнишь, малыш? — шепотом спросила я у него и с облегчением откинула голову на спинку дивана. — Слава богу!
Остаток дня Макс вел себя просто идеально, и я поняла, что Бог решил меня наказать. Упиваясь чувством вины, я щекотала Максу животик и целовала его пухлые ножки. Когда Николас вернулся домой, я внутренне подобралась, но осталась сидеть на полу, играя с малышом.
— Пейдж! Пейдж! Пейдж! — входя в прихожую, пропел Николас.
С полуприкрытыми глазами он продефилировал в гостиную. Он провел в больнице тридцать шесть часов подряд.
— Не вздумай произнести в моем присутствии слова «Масс-Дженерал». Я также не желаю слышать слово «сердце». Следующие двадцать четыре часа я проведу здесь, в своем собственном доме. Я буду спать, есть вредную еду и предаваться праздности. — Он направился в спальню. — Ты ездила в прачечную? — донесся с лестницы его голос.
— Нет, — прошептала я.
На этот раз у меня была уважительная причина, но я была уверена, что она ему не понравится.
Николас снова возник на пороге гостиной с рубашкой, которую он двумя пальцами держал за воротник. От его хорошего настроения не осталось и следа. Еще два дня назад он просил меня съездить в химчистку, но ехать вместе с Максом у меня не было сил, а Николаса, который мог бы за ним присмотреть, не было дома. Что касается бебиситтеров, то я понятия не имела, где и как их искать.
— Мне чертовски повезло, что у меня завтра выходной, потому что чистые рубашки закончились, — с потемневшим лицом сказал он. — Неужели ты так сильно занята?
— Я надеялась, — не поднимая головы, ответила я, — что ты сможешь посидеть с ребенком, пока я съезжу в прачечную и за покупками. — Я сглотнула. — Я… ну вроде как ожидала, когда ты вернешься домой.
— Я провел на работе тридцать шесть часов, а ты хочешь, чтобы я сидел с Максом? — взвился Николас. Я не ответила, и он продолжал: — Господи, Пейдж, это мой первый выходной за две недели. А ты сидишь дома днями напролет!
— Я могу подождать, пока ты отдохнешь, — предложила я, но Николас уже развернулся и направился по коридору обратно к лестнице.
Я стиснула кулачки сына, готовясь к неизбежному. И в самом деле, спустя несколько секунд Николас с грохотом сбежал по лестнице с мокрым окровавленным детским костюмчиком в руках.
— А это, черт возьми, что такое? — угрожающе понизив голос, поинтересовался он.
— Макс упал с дивана, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила я. — Это произошло совершенно случайно. Слюнявчик соскользнул на пол… — Я подняла глаза на Николаса, увидела его горящие гневом глаза и снова начала плакать. — Я отвернулась на одну секунду… нет, на полсекунды… чтобы поднять его, и в это время Макс скатился с подушки и ударился носом об стол…
— А ты вообще собиралась мне об этом рассказывать?
Николас одним прыжком оказался возле меня и схватил Макса на руки.
— Осторожно, — встрепенулась я, а Николас издал странный сдавленный звук.
Увидев кровоподтеки под глазками Макса и следы крови на крыльях его носа, он перевел взгляд на меня. В его глазах светилось такое презрение, что у меня внутри все оборвалось. Я поняла, что обречена гореть в адском пламени. Он крепче прижал к себе сына.
— Можешь ехать, — тихо произнес он. — Я сам позабочусь о Максе.
Эти слова и прозвучавшее в его голосе обвинение хлестнули меня по лицу, как пощечина. Я встала и направилась в спальню собирать рубашки Николаса. Я сгребла их в охапку, и мне почудилось, что они опутали и связали мне руки своими рукавами. Взяв кошелек и солнцезащитные очки с кухонного стола, я остановилась на пороге гостиной. Николас и Макс одновременно подняли головы и посмотрели на меня. На фоне светлого дивана они выглядели так, будто были вырезаны из цельной глыбы мрамора.
— Я не хотела… — прошептала я и вышла из дома.
Стоя у банкомата, я рыдала так безудержно, что не видела кнопок. Я поняла, что нажала что-то не то, только когда вместо сотни, которая была мне нужна для покупок и предоплаты за рубашки Николаса, из автомата выползла тысяча. Я не стала ничего возвращать. Вместо этого я вылетела с парковки, опустила все окна в машине и, вдавив педаль газа в пол, помчалась к ближайшему шоссе. Ветер свистел у меня в ушах и трепал волосы. Это было так приятно, что камень на сердце начал исчезать и головная боль тоже понемногу прошла. Мне пришло в голову, что, возможно, больше всего на свете я сейчас нуждаюсь в одиночестве. Быть может, мне просто необходимо развеяться.
На горизонте замигала вывеска супермаркета. Я вдруг поняла, что Николас прав и меня действительно нельзя и близко подпускать к Максу. Всего несколько часов назад я стала свидетелем того, как из-за моей собственной беспечности мой малыш истекает кровью. И вот я уже улыбаюсь, радуясь свободе и встречному ветру.
Наверное, во мне есть что-то скверное, что-то такое, что привело к падению Макса, думала я. Как иначе объяснить мою некомпетентность и беспомощность? Возможно, этим же объяснялось и то, что меня бросила моя собственная мама. Возможно, она боялась причинить мне какой-то вред. Возможно, Максу действительно лучше в надежных объятиях отца. Что, если ему лучше вообще без матери, чем с такой матерью, как я?
Одно я знала наверняка: в своем нынешнем состоянии я не нужна ни Максу, ни Николасу.
Я проехала мимо супермаркета. У меня в голове уже начал зарождаться план. Я уеду. Ненадолго. Я скоро вернусь. Вот только высплюсь хорошенько и вернусь. При этой мысли меня охватила радость. Радость за себя, за то, что я являюсь матерью Макса. Я вдруг поняла, что могу составить очень длинный, практически бесконечный список всего, что я умею. Я вернусь домой, найдя ответы на все свои вопросы. Я вернусь совершенно другим человеком. Через несколько часов я позвоню Николасу и поделюсь с ним своей идеей, а он согласится со мной и произнесет своим звучным голосом: «Пейдж, я думаю, это как раз то, что тебе нужно».
Я рассмеялась. Радость жизни, так долго спавшая глубоко внутри, вырвалась наружу и расцвела. Все оказалось так просто. И как я раньше этого не понимала? Я буду мчаться вперед без оглядки и сожалений. Я буду мчаться вперед и на какое-то время забуду о том, что у меня есть муж и ребенок. Я, конечно же, к ним вернусь. После того как приведу в порядок собственную жизнь. А пока я заслужила вот это. Я имею право на это время для себя. Я слишком долго была его лишена.
Еще никогда я не ездила так быстро. Я провела рукой по волосам и улыбнулась. Я так и ехала улыбаясь, пока не почувствовала, что от встречного ветра у меня начинают трескаться губы, гореть щеки и болеть глаза. Я начала выбрасывать рубашки Николаса в окно. Я выбрасывала их по очереди, оставляя позади себя на шоссе длинный след, похожий на рассыпанное ожерелье из белых, желтых, розовых и голубоватых жемчужин.