Закрыть
Восстановите членство в Клубе!
Мы очень рады, что Вы решили вернуться в нашу клубную семью!
Чтобы восстановить свое членство в Клубе – воспользуйтесь формой авторизации: введите номер своей клубной карты и фамилию.
Важно! С восстановлением членства в Клубе Вы востанавливаете и все свои клубные привилегии.
Авторизация членов Клуба:
№ карты:
Фамилия:
Узнать номер своей клубной карты Вы
можете, позвонив в информационную службу
Клуба или получив помощь он-лайн..
Информационная служба :
(067) 332-93-93
(050) 113-93-93
(093) 170-03-93
(057) 783-88-88
Если Вы еще не были зарегистрированы в Книжном Клубе, но хотите присоединиться к клубной семье – перейдите по
этой ссылке!
УКР | РУС

Рафаэлло Джованьоли — «Спартак»

Глава 1
Бой гладиаторов

За четыре дня до ноябрьских ид (10 ноября) 675 года римской эры, в правление консулов Публия Сервилия Вотия Изаврийского и Аппия Клавдия Пулькра, Рим с самого восхода солнца кишел народом, со всех концов города стекавшимся к большому цирку.

Из узких извилистых переулков плебейских кварталов Эсквилина и Субурры толпами валили люди всех сословий и рассыпались по главным улицам — Таберноле, Фигуле и другим, которые вели к цирку.

Горожане — рабочие, вольноотпущенники, престарелые покрытые рубцами гладиаторы, бледные изувеченные ветераны победоносных легионов, покорители Азии, Африки и кимвров, женщины из простонародья, фигляры, скоморохи, плясуны и целые стаи скачущих детей, — все это текло к цирку бесконечным потоком. На лицах было написано беззаботное веселье; у всех глаза блестели ожиданием и любопытством, показывавшими, что толпа собирается на какое-то интересное дармовое зрелище. Этот бесконечный поток людей наполнял улицы великого города таким шумным гулом и жужжанием, какого не произвели бы тысячи пчелиных роев.

Веселость, написанную на лицах квиритов, не омрачал вид неба, сулившего скорее дождливый, нежели солнечный день. С окрестных холмов дул свежий утренний ветерок.

Цирк, построенный Тарквинием Старшим после 138 года римской эры и весьма расширенный Тарквинием Гордым, стал называться Большим после того, как цензор Фламиний соорудил другой цирк в 533 году.

В то время, когда начинается наш рассказ, Большой цирк, расположенный в Мурцийской долине, между Авентинским и Палатинским холмами, еще не был таким просторным и роскошным, каким сделался при Юлии Цезаре и Октавии Августе; но уже и в ту пору это было грандиозное здание внушительных размеров. Цирк имел две тысячи сто восемьдесят футов длины, девятьсот девяносто восемь — ширины и мог вместить более ста двадцати тысяч зрителей.

Западная сторона цирка, имевшего скорее овальную, чем круглую форму, представляла прямую линию, а восточная замыкалась полукругом. На прямой линии высился оппидум, здание из тридцати арок, посреди которого находился один из двух главных входов цирка, называвшийся Парадными воротами, так как в них входили на арену перед началом игрищ процессии с изображениями богов. Под остальными арками находились карцеры — помещения для колесниц и лошадей, когда арена служила ристалищем, и для гладиаторов и диких зверей, когда предстояли смертоносные бои — самые заманчивые зрелища для римского народа. С одной стороны Парадных ворот были расположены амфитеатром места для зрителей, пересекаемые лестницами, которые спускались с наружной стороны к входам в цирк. Ступени амфитеатра завершались портиком под арками, с местами для дам.

Против Парадных ворот находились Триумфальные ворота, служившие для победителей, а поблизости Парадных ворот отворялась «погребальная дверь», через которую вытаскивались с арены с помощью длинных крючьев окровавленные и обезображенные тела мертвых или умирающих гладиаторов. Над арками на платформе были устроены места для консулов, судей, сенаторов и весталок. Посреди арены, между двумя главными воротами, тянулась низкая стена, определявшая протяжение ристалища; на обоих концах ее располагались группы небольших колонн, а на самой середине стены возвышался обелиск солнца, окруженный колоннами и статуями. Места для зрителей защищались изнутри высоким парапетами, опоясанным каналом с водой и железным решетчатым палисадником: своеобразная защита от нападения разъяренных зверей, свирепствовавших на арене.

В этом огромном здании, достойном народа, победоносные орлы которого уже облетели весь мир, весь день толпился народ: плебеи, а также воины, патриции, матроны, — словом, все, кто искал интересных и приятных развлечений. Что же ожидалось в описываемый нами день? На какое зрелище стекались эти толпы народа?

Луций Корнелий Сулла Счастливый, властитель Италии и гроза Рима, желая, должно быть, отвлечься от мучившей его уже два года неизлечимой болезни, за несколько недель велел объявить, что римскому народу три дня кряду будут даваться банкеты и увеселительные зрелища. Уже накануне вся римская чернь угощалась на Марсовом поле и на набережной Тибра за столами, накрытыми для нее по повелению свирепого диктатора. Толпа шумно пировала до поздней ночи, и пир перешел под конец в самую разнузданную оргию. Народ был обязан этим пиром желанию страшного врага Кал Мария блеснуть более чем царской щедростью. В триклинии, разбитом под открытым небом для угощения квиритов, текли в изобилии самые дорогие вина и щедро раздавались кушанья.

О безумной расточительности Суллы можно судить уже по тому, что в продолжение этих празднеств, дававшихся в честь Геркулеса, которому диктатор принес в жертву в эти дни десятую часть своего состояния, большое количество съестного бросалось в реку, и разливалось вино, более сорока лет хранившееся в погребах. Таким способом диктатор дарил римскому народу левой рукой то, что награбила у него хищная правая; и квириты принимали от него эти банкеты и увеселения с довольным видом, хотя весь римский народ питал глубокую, неискоренимую ненависть к Луцию Корнелию Сулле.

Было уже около полудня. Солнце, сначала едва выглядывавшее из-за туч, постепенно засияло ярко и облило своими лучами вершины холмов, храмы и дворцы патрициев, сверкавшие белоснежным мрамором. Народ, согретый живительными лучами, рассыпался по ступеням цирка. Сто с лишним тысяч зрителей расселось по этим ступеням, чтобы полюбоваться самым любимым зрелищем римского народа — кровопролитной борьбой гладиаторов и диких зверей. Среди этой стотысячной толпы выделялись на лучших местах живописные группы матрон, патрициев, всадников, сборщиков податей, серебреников, богатых иностранцев, съехавшихся в Вечный город изо всех частей Италии и всего мира.

Трудно изобразить величие и пестроту панорамы, какую представлял в такие минуты Большой цирк: пестреющие всеми красками туники, тоги, пеплумы, столы; волнующиеся кудри, машущие руки; несмолкаемый рокот стотысячной толпы, похожий на гул и клокотанье вулкана. Многие вынимали принесенную с собою провизию и с аппетитом ели холодное мясо, ветчину, любимую кровяную колбасу или сухари с медом, перекидываясь остротами, не всегда пристойными шутками и поддерживая в себе веселье частыми возлияниями. В некоторых местах продавались дешевые лакомства — пряники, жареный горох. Плебеи покупали их, чтобы помочь убить время своим женщинам и детям. Для утоления жажды, вызываемой жареным горохом, тут же покупалось и вино, вернее, напиток, не по праву претендовавший на звание тускуланского вина.

На третьей ступени, близ Триумфальных ворот, между двумя кавалерами восседала матрона замечательной красоты. Высокая, стройная, гибкая, с роскошными плечами, она являлась истинной дочерью Рима. Правильные черты лица, высокий лоб, тонко вылепленный нос, маленький рот, губы которого сулили страстные поцелуи, большие черные живые глаза, — все придавало этой женщине чарующую прелесть. Густые шелковистые волосы цвета воронова крыла, придержанные на лбу диадемой, сверкавшей драгоценными камнями, спадали на плечи обильными кудрями. Красавица была одета в белую тунику из тончайшей шерстяной материи, обшитой золотой бахромой и позволявшую любоваться стройными линиями ее тела. Поверх туники ниспадала изящными складками белая палла на пурпурной подкладке.

Эту блиставшую красотой и роскошью женщину, которой нельзя было дать по наружности и тридцати лет, звали Валерией. Она была дочь Валерия Мессалы и единоутробная сестра знаменитого оратора, Квинта Гортензия, соперника Цицерона и впоследствии консула. За несколько месяцев до того времени, с которого начинается наш рассказ, муж Валерии развелся с ней под предлогом ее бесплодия. Истинной же причиной развода, как говорили почти вслух в Риме, было неблаговидное поведение жены. Общественное мнение считало Валерию женщиной развратной, и тысячи уст шепотом передавали рассказы о ее любовных похождениях. Как бы то ни было, предлог, под которым состоялся развод, защитил ее честь от таких обвинений.

Возле Валерии сидел Эльвий Медуллий, бледное лицо которого отличало кислое, скучающее выражение. В тридцать пять лет ему уже наскучила жизнь. Эльвий Медуллий принадлежал к тем изнеженным, пресыщенным наслаждениями римским патрициям, которые составляли римскую олигархию. Они предоставляли плебеям покорять народы, завоевывать страны и умирать со славой за отечество; сами же предпочитали проедать свои наследственные богатства среди роскоши и праздности, если не грабить какую-нибудь провинцию, порученную их управлению.

По другую сторону от красавицы виднелось красное, круглое и веселое лицо Марка Деция Цедикия, патриция лет пятидесяти, проводившего половину дня в отведывании тонких блюд, которые изготовлял повар, славившийся своим искусством на весь Рим. Остальная половина дня проходила в предвкушении приятных ощущений, которые ему предстояло снова испытать за ужином.

К этой же группе присоединился, пришедший позже других Квинт Гортензий, славившийся на весь мир своим красноречием. Ему не было еще тридцати шести лет. Он так долго упражнялся в искусстве придавать изящество своим жестам и речи, так хорошо усвоил умение управлять каждым своим движением и словом, что в сенате ли, в триклинии ли, или в другом месте, вся его фигура всегда была преисполнена удивительного благородства и величия, которые казались совершенно естественными.

Он одевался обыкновенно в темные цвета, но складки его тоги были расположены с заранее продуманным изяществом, что содействовало производимому им привлекательному и внушительному впечатлению. В эту пору своей жизни он уже успел пожать военные лавры в легионах, сражавшихся с союзными итальянцами в так называемой социальной войне, и за два года сделался сначала центурионом, а затем и трибуном. Гортензий был не только ученым и красноречивым оратором, но также и замечательным артистом. Половиной своих успехов он был обязан своему мелодическому голосу и всем тонкостям декламаторского искусства, которыми владел в совершенстве. Знаменитый в ту пору трагик Эзоп и не менее славившийся Росций приходили на форум слушать его речи, чтобы поучиться у него декламаторскому искусству.

Пока Гортензий, Валерия и двое других кавалеров ее беседовали между собой, а один отпущенник бегал, по желанию матроны, за таблицей, на которой были написаны имена гладиаторов, что должны были выступить в этот день на арене, священная процессия с изображениями богов обошла вокруг срединной стены и поставила эти изображения на платформу на стене.

Неподалеку от места, где находились уже знакомая нам группа, сидели под надзором своего учителя два юные патриция, одетые в белые тоги на пурпурной подкладке. Одному из них можно было дать лет четырнадцать, другому — лет двенадцать, и оба своими широкими костлявыми лицами с резко очерченными линиями представляли чисто римский тип. Это были Цепион и Катон из фамилии Порция, внуки Катона Цензора, прославившегося во времена Второй Пунической войны и настаивавшего на разрушении Карфагена. Младший из двух братьев, Цепион, казался более разговорчивым и любезным, чем его брат, и часто обращался к Сарпедону, своему учителю, но юный Марк Порций Катон оставался молчаливым и угрюмым, и брови его были насуплены совсем несоответственно его возрасту. У него уже с этого возраста замечалась необыкновенная твердость характера и стойкость убеждений. Рассказывали, что, когда ему было восемь лет, Марк Помпедий Силон, один из главных предводителей итальянцев в войне за право римского гражданства, взял его однажды на руки в доме его дяди Друза и выставил за окно, грозя страшным голосом сбросить его на мостовую, если он не заступится перед своим дядей за итальянских граждан. Но, несмотря на угрозы, Помпедию не удалось вырвать у ребенка ни единого слова и ни малейшего движения, которое свидетельствовало бы о страхе или о готовности уступить. Из этого четырнадцатилетнего мальчика, наделенного от природы железным характером, уже складывался, благодаря изучению греческих философов, в особенности стоиков, а также под влиянием традиций, завещанных его суровыми предками, тот идеальный гражданин, который лишил себя жизни в Утике, унеся с собою в могилу знамя латинской свободы.

Над Триумфальными воротами, у самого выхода, сидел со своим учителем другой мальчик-патриций и разговаривал с юношей лет семнадцати с еле пробивающеюся растительностью на лице, но уже одетым в тогу, как взрослый. Юноша был маленького роста, слабого телосложения, с бледным лицом в рамке блестящими черных волос и с большими черными глазами, в которых светился живой ум. Это был Тит Лукреций Кар, из благородной римской фамилии, составивший себе впоследствии бессмертное имя своей поэмой «О природе вещей». Другим мальчиком, имевшим более бравый вид, был двенадцатилетний Гай Лонгин Кассий, сын консула Кассия, и также потомок патрицианской фамилии. Он был предназначен судьбой к одной из самых блестящих ролей в истории событий, предшествовавших падению римской республики и сопровождавших его.

Юноши оживленно беседовали. Будущий великий поэт, уже два или три года посещавший дом консула, открыв в юном Кассии рано развившийся ум и благороднейшее сердце, горячо привязался к нему. И Кассий не менее полюбил Лукреция, с которым его сближали сходство чувств и стремлений, одинаковое презрение к жизни, одинаковые взгляды на людей и богов...