Брем Стокер - В гостях у Дракулы

Глава 12

Вечером все собрались в столовую. Последними пришли доктор и капитан Райт. Райт хмурился, а доктор озабоченно на него поглядывал. Ужин прошел оживленно.

За пуншем приступили к Карлу Ивановичу, прося что-либо почитать.

— Очень рад, я нашел между бумагами и книгами вторую пачку писем. Несомненно, это продолжение, хотя и с большим перерывом во времени, — говорил Карл Иванович, видимо довольный, что может услужить обществу.

— Читайте, читайте! — заторопила молодежь.

— Тише. Я начинаю.

Письмо десятое

Ты, наверное, считаешь меня изменившим нашей дружбе, милый Альф, считаешь, что я наслаждаюсь семейным счастьем и оттого не пишу тебе. Ошибаешься.
Семейное мое счастье еще в далеком будущем, а сейчас, кроме работы и забот, ничего.
Как видишь, пишу тебе с нового места жительства. Я на родине.
По милости старого дядьки, затеявшего идти на богомолье, мне пришлось изменить весь план жизни.

Раньше я предполагал, повенчавшись с Ритой, ехать в замок, старый Петро должен был его к тому приготовить, а теперь готовить замок пришлось мне самому. Не мог же я тащить Риту неведомо куда. Пришлось на время расстаться.
Я здесь, а Рита приедет на днях со старой кормилицей и двумя служанками.
Наряды ее готовы, и она ими довольна. Каюсь, не утерпел и купил шкатулку императрицы.
Замок запущен гораздо более, чем я ожидал. По словам сторожа, отец уже давно не жил в замке, даже не входил в него. Он ютился в комнатах, предназначенных для прислуги, что лежат близ конюшен и кухонь.
Прислуга частью сама разошлась, частью была уволена отцом.
Ни лошадей, ни коров, ни даже собак я в замке не нашел.
Отец жил вполне отшельником. В лице одного Петро совмещалось и общество, и весь штат прислуги.
Из-за такого порядка вещей даже сад страшно запущен: он весь зарос чесноком. Противный запах так и стоит в воздухе.
Чистим и жжем чеснок, не покладая рук.
Старый колодезь пришлось бросить: решил выкопать новый.
Ни куртин, ни цветов еще нет. И куда все это делось? Прежде, при матери, сад тонул в цветах.
Старой сторожки, где жил американец, тоже нет, на ее месте стоит большой крест.
Надо думать, старик умер.
Пришли работники с расчетом, пока прощай.

Твой Д.

Письмо одиннадцатое

Уф! и устал же я!
Встаю в шесть часов утра, прямо на лошадь и в замок на работу.
Впрочем, я забыл сказать тебе, что живу в лесном доме, недалеко от замка.
Мне здесь очень нравится, и я охотно привез бы сюда Риту.
Даже, признаюсь, эта мысль так меня занимала одно время, что я почти приготовил для нее здесь две комнаты.
Пришлось кое-что переменить и пристроить, но меня постигло разочарование. Рита непременно хочет въехать прямо в замок, «как владелица», пишет она.
Прощай, мечта и несколько тысяч дукатов!
Работы в замке идут тихо; все приходится выписывать из города.
Сегодня весь день жарился на солнце; планировывали с садовником куртины и клумбы.
Безобразный крест мы уничтожили и предполагаем сделать тут маленький розариум.
Ведь Рита обожает розы.
Оранжерея для роз уже готова. Сад представляет много работы. Все дубы заражены омелой, точно кто нарочно разводил этого паразита.
Несколько лучше сохранилась восточная часть сада. Там, в скале, стоит мраморная богиня — при мне ее еще не было. Не поставил ли ее отец в память матери; на эту мысль наводит то, что кругом лежит много старых засохших венков. За неимением других цветов они сделаны из цветов чеснока.
Приказал сжечь.
Еще странность: в склепе не нашел гробов ни отца, ни матери.
Впрочем, я очень спешил. До завтра, засыпаю от усталости.

Твой Д.

Письмо двенадцатое

Сегодня ко мне явился молодой человек в каком-то фантастическом костюме и с церемонными поклонами передал мне сверток, сопровождая его вычурными приветствиями, от моей невесты.
Моя малютка вошла в роль «владетельницы замка».
Первое мое желание было спустить с лестницы средневекового посла, но, развернув сверток, я все забыл... передо мной была Рита! Моя умница прислала свой портрет для семейной галереи.
Она одета в тот наряд, что готовит ко дню венчания. Знаменитый гребень украшает ее волосы.
Милая, милая. Я так засмотрелся на дорогие черты, что забыл и о посланном. И только при его вопросе: «Когда же могу начать?» — я очнулся.
Оказывается, он художник. Недаром отрастил такую гриву и оделся чучелом и по желанию Риты должен написать и мой портрет. Пришлось согласиться.

Твой Д.

Письмо тринадцатое

И надоел же мне этот художник! Изволь надевать рыцарский костюм — Рита же его и прислала. Видите ли, иначе не будет ансамбля с ее портретом!
Оденешься каким-то попугаем и сиди, как истукан.
Пишу урывками.
Дел куча, а тут сиди позируй.
Утешаюсь тем, что повешу наши портреты в зале, там, как нарочно, есть пустое место.
Сад почти готов.
Сегодня чуть не вздул «косматого».
— Не делайте хмурых глаз, я их рисую! — говорит он.
О, чтоб тебя.
Догадался, велел повесить портрет Риты, и я смотрю на мою голубку, любуюсь ею.
Молчит чучело, значит, «мрачных глаз» нет.

Твой Д.

Письмо четырнадцатое

Ура! Рита завтра будет.
Почти все готово. Только мой портрет запоздал. Художник уверяет, что я так мало и так плохо позирую, что это не его вина, и что принцинесса, это Рита-то принцинесса, не может на него сердиться.
Как жаль, милый Альф, что ты далеко и не можешь радоваться со мной.

Твой Д.

Письмо пятнадцатое

Вот уже неделя, как Рита здесь. Как и было условлено, Рита приехала в сопровождении своей кормилицы, старой Цицилии, и двух молодых девушек.
Только девушки эти не наемные служанки, а дальние бедные родственницы Риты.
Моя голубка очень извинялась, что привезла их без моего разрешения. А я, напротив, очень доволен: у Риты будет женское общество и она не будет оставаться одна в те часы, когда мне по делу придется отлучаться из замка.
Да и при этом Франческа и Лючия милые, здоровые девушки, и их веселая болтовня оживляет наши обеды и вечера.
Кроме того, Рита говорит, что они так ее любят, что отдадут свою жизнь за нее.
Общество наше совсем маленькое. Кроме нас с Ритой и двух кузин его составляют косматый художник, архитектор и его помощник.
Утро, хочешь не хочешь, мне приходится посвящать работе. В это время Рита и кузины усердно вышивают. Я это знаю, но что вышивается, от меня тщательно скрывают. Это мне подарок.
— Потерпи, — говорит Рита, — а за то мы весь бордюр сделаем из настоящего жемчуга.
За обедом нам служат два лакея-итальянца, также привезенные Ритой.
Вечер проходит в болтовне и шутках. Лючия превосходно играет на лютне; впрочем, и Рита, и Франческа также играют и поют.
Через две недели наша свадьба; мне бы так хотелось, чтобы ты приехал… Приезжай! Когда я сообщил Рите это свое желание, она пришла в восторг и от себя очень и очень просит тебя приехать.
Постарайся, Альф, доставь нам обоим это удовольствие.

Твой Д.

Письмо шестнадцатое

Эх, милый Альф, твой отказ сильно огорчил, но еще больше он опечалил Риту. Она даже выразилась: «Нет на свете истинной дружбы».
И как я ей ни доказывал, что отказ приехать на свадьбу не мерило дружбы, что, если б нас постигло горе и мы позвали тебя на помощь, ты немедленно бы явился. Она только покачивает в ответ своей хорошенькой головкой.
Ты этим не огорчайся; Рита за последние дни мрачно настроена. Она побледнела и вся зябнет, уверяет, что «немецкое солнце» не так греет, как итальянское.
А не только дни, но и ночи стоят небывало жаркие.
Этот «нервный озноб», иначе я его и назвать не могу, начался с того дня, как я по своей глупости сводил ее в склеп.
Склеп, конечно, вычищен и проветрен.
Кстати, знаешь ли, я так и не нашел гробов ни отца, ни матери! Странно и даже очень.
Рита с любопытством осматривала гробницы и читала надписи: одни прекрасны по своей наивности, другие дышат тщеславием и гордостью.
Уставши, она оперлась об огромную каменную гробницу, ту самую, в которую был поставлен гроб деда, привезенного из Америки.
— Как холодно, — с дрожью в голосе сказала Рита, отходя от гробницы.
На ней было легкое кружевное платье с открытой шеей и руками. Только при восклицании Риты: «Как холодно» я сообразил, какую глупость я наделал! В жаркий день, позволил ей в одних кружевах спуститься в склеп, где холодно и сыро.
Осел я, дурак!
Вечер прошел по обыкновению. Рита играла на лютне и пела: «guella fiamma shk…».
Она, видимо, забыла о неприятном ощущении. Когда все разошлись, я еще долго стоял в саду под открытым окном Риты, беседуя с ней.
Назавтра она встала бледная и утомленная, отказалась от работы и все грелась на солнышке.
На другой день то же самое.
Я хотел послать за доктором в деревню, но она прямо запретила мне это делать.
Даже кормилица, советов которой она обыкновенно слушается, на этот раз не могла ее убедить.
— Вот синьорина отказывается от доктора, а сегодня ночью я сама слышала из соседней комнаты, как она жалобно стонала, — докончила старуха.
— Что тут особенного, — с неудовольствием ответила Рита, — я ночью уколола себя булавкой и от боли застонала.
И она показала мне небольшую ранку под подбородком, на шее.
Ранка была небольшая, но на меня подействовала как удар грома. В первые минуты я даже не мог понять, почему вид этого красного пятнышка так взволновал меня.
Позже я уже сообразил причину: такое пятнышко я видел на шее моей матери!
Умерла она не от него, конечно, но, тем не менее, вид его на белой шейке Риты пронзил мне сердце.
Я стал расспрашивать.
— Все очень просто, — ответила Рита, — заснула я с открытым окном и ночью почувствовала, как из него дует холодом и сыростью.
— Рита, помилуй, ночь была жаркая и душная, — вскричала Лючия.
— А я тебе говорю, подуло холодом, могильным холодом, — упрямо ответила моя невеста.
— Я закуталась в теплый платок, — продолжала она. — И чтобы не разогнать сна, не открывая глаз, взяла с ночного столика булавку. На мое несчастье, попалась розовая, сердоликовая, та, которую ты мне подарил; я ее так люблю! А у нее ты сам заметил, какая длинная и острая игла. Во всяком случае, это сущие пустяки и завтра ничего не будет, — закончила Рита.
Сам отлично понимаю пустячность этой ранки, а все же мне не по себе: вспоминается умершая мать... и все…
Я почти забыл, что недосказал тебе своей истории; извини, и сегодня этого не сделаю. Нет времени: решил тотчас же отправиться в город и завтра к утру привезти оттуда врача.
Рита наотрез отказалась от медицинской помощи, придется прибегнуть к хитрости.
Я уже знаю, что в городе живет старый домашний доктор моих отца и матери. Он очень стар, но не дряхл. Практику он совсем оставил, а живет на ренту, полученную от отца, и весь погрузился в науку.
Попрошу его приехать в замок не как доктора, а как старого друга.
Пока прощай; письмо в одну сторону, а я в другую.

Д.

Глава 13

— Но довольно ли на сегодня, — сказал Гарри, — я вижу, у Карла Ивановича такая толстая пачка, что хватит еще на целый вечер.

Гости не могли не согласиться с желанием хозяина и, прощаясь, один за другим стали выходить из столовой. Скоро остались только Джемс и капитан Райт.

Райт молча курил; он точно тянул время пребывания в столовой.

Джемс, весь вечер за ним наблюдавший, был поражен его серым цветом лица.

— Райт, что с тобой? Ты болен? — спросил озабоченно Джемс.

Капитан вздрогнул и сердито взглянул на говорившего, но, увидев дружеское лицо Джемса, тяжело вздохнул и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Джемми, ты, кажется, прав: я болен, я схожу с ума.

— Райт, что за идея, что с тобой? — вскричал Джемс.

— Хорошо, Джемми, я скажу тебе, но ты никому ничего не должен говорить. Согласен?

— Ну конечно же, говори.

Капитан закурил новую сигару и после небольшого молчания начал:

— Это началось недавно. Вернее, с той ночи, как я согласился лечь в комнату привидений. Нечего тебе и говорить, что в привидения я не верил и ничего не боялся.

— Ну, еще бы, — искренне вставил Джемс.

— В комнате было душно; я открыл окно и вскоре задремал. Сколько прошло времени, не знаю, но внезапно, точно от толчка, я очнулся: в комнате слышался шелест, ну точь-в-точь как от женского шелкового платья; пряный запах лаванды ударил в нос. «А, это из шифоньера, что открывал давеча Гарри, и шелестят от ветра занавесы на окне», — подумал я и совершенно спокойно взял сигару и зажег спичку. При свете спички между складок кроватных занавесей я ясно увидел прекрасную женскую ручку, на пальце которой сверкал дорогой бриллиант. Занавесы тихо шелохнулись, и в образовавшуюся щель заглянуло женское личико. Страшно бледное, с большими черными глазами. Черные локоны были украшены чем-то вроде короны, а на шее лежала нитка розовых кораллов. Я остолбенел. Догоравшая спичка обожгла мне пальцы и заставила очнуться. Все погрузилось во мрак. Вскочить, зажечь свечу было делом одной минуты. Занавесы на окне тихо колебались, хотя на воздухе не было ни малейшего ветерка; в этом я вполне убедился, поднеся зажженную свечу к открытому окну. Осмотрев еще раз двери и замки, я снова лег. Сон бежал меня. С сигарой во рту, вспоминая все мелочи, я старался дать себе отчет в виденном, невольно, время от времени, посматривая на то место, где явилось видение. Ты, конечно, знаешь свойство лучших бриллиантов Индии — быть мертвыми при хорошем освещении и, напротив, в темноте, при малейшем луче света, играть и блестеть, как звезды.

— Ты вспоминаешь об ожерелье индийской богини Дурги? — спросил Джемс.

— Ну да. Такой же точно свет, вернее, игру света я видел при вспышках моей сигары между складок постельных занавесей. Докурив, я снова встал, снова все осмотрел — и опять тщетно. Больше я уже не ложился. На другой день Гарри приказал сдвинуть шифоньер в угол и за ним, как и предполагали, оказалась дверь в таинственную комнату.

Воспользовавшись присутствием слуг, я распорядился подобрать занавесы у кровати, объясняя это невыносимой жарой. Днем я совершенно забыл о ночном приключении и, ложась спать, не вспомнил даже о нем. Среди ночи чувствую струю холодного затхлого воздуха. Открываю глаза. Широкая полоса лунного света тянется от окна, где осталась щель между занавесами, через мою кровать, прямо к тому месту на стене, где стоял шифоньер. Смотрю. Дверь в таинственную комнату открыта, и на дороге стоит женская фигура. То же самое лицо, что я видел накануне; только теперь я ее вижу всю. Чудная, сказочная красавица: высокая стройная фигура, голубое шелковое платье не скрывает роскошных форм, его складки в лучах месяца как-то особенно мерцают и переливаются. Розовые кораллы покачиваются от дыхания груди. То, что я принял за корону на голове, край красивой высокой гребенки. Через минуту она тихо приблизилась к моей кровати и остановилась. Ощущение холода стало сильнее, также и смешанный запах лаванды и затхлости. Большие черные глаза были устремлены на меня; я не выдержал и поднялся. В тот же миг она исчезла. Ушла ли она назад в комнату, скрылась ли за оконными занавесами — не знаю. Она точно растаяла. Целую ночь я не спал, снова поджидая ее. Что это, Джемми? — закончил Райт.

— Галлюцинация.

— Помилуй, Джемми, у меня, капитана Райта, и галлюцинация! Но слушай, я жду ночи, как любовник, свидания и... и боюсь, ведь это путь в сумасшедший дом.

— Почему ты ничего не сказал доктору?

— Что доктор, я или сам должен с этим справиться, или погибнуть.

— Хочешь, Райт, я посижу сегодня с тобой, — предложил Джемс.

— Хорошо, Джемми.

Приказали подать рому и сигар в спальню Райта и отпустили слуг.

Долго беседовали друзья. В открытое окно лился лунный свет и аромат сада.

Вспоминали прошлое, говорили о будущем, но мало-помалу разговор становился вялым, одолевала дремота…

В полной тишине вдруг раздался нежный звук, точно кто тихо коснулся лютни, еще и еще аккорд…

Друзья насторожились… И вот таинственная дверь плавно открылась, и в ней показалась женщина.

Джемс должен был сознаться, что Райт, не преувеличивая, назвал ее сказочной красавицей. Однако ему показалось, что где-то когда-то он уже видел ее. Быть может, наяву, быть может, во сне, но видел, видел.

Царственная, но в то же время нежная осанка, черные локоны, мраморная шея, и как красиво покоятся на ней розовые кораллы. А глаза, эти черные звезды?!

— Ты видишь? — тихо спросил Райт.

— Да, — прошептал Джемс.

Но как ни тихо они говорили, призрак точно испугался и мгновенно пропал.

До утра молодые люди просидели, не проронив ни слова.