Лі Ванс - «Расплата»

ОСЕНЬ
1

 — Одиннадцать! — торжествующе кричит Теннис, видя, что его мяч отскочил от пластмассового щита прямо в корзину. — У меня сегодня настоящий праздник. Ты мне уже должен восемь сотен баксов.

— Опять удваиваю и играю на все, — говорю я, вставая, чтобы поднять поролоновые мячики, разбросанные по полу моего кабинета. Взглянув через стеклянную стену, отделяющую меня от отдела трейдинга, я замечаю, как несколько голов резко отворачиваются. Подчиненные делают на нас ставки. Им не видно корзины, которая висит на двери, но всем известно, что мячи собирает проигравший. Парни из этого отдела знают, что я продуваю четвертую игру подряд, и это бесит меня почти так же сильно, как и сам проигрыш.

— Правила хозяина поля, — говорит Теннис. — Лимит — пять сотен.

— Правила хозяина поля, — соглашаюсь я. — А кто хозяин?

— Фу, как не стыдно, Питер. Цивилизация держится на правилах.
Бруклинский акцент Тенниса сводит на нет все его попытки говорить правильно, и становится ясно, что он последний из тех парней, кто сделал карьеру до того, как Уолл-стрит начал набирать специалистов исключительно из Лиги Плюща — старейших университетов Америки. Теннису слегка за пятьдесят, он невысокий, и у него пивной животик, толстые щеки, глаза навыкате и слишком крупная голова. Он был моим первым боссом и по-прежнему считает себя вправе делать мне замечания, несмотря на то что я давным-давно обогнал его по служебной лестнице.

— Восемь сотен баксов, — говорю я, хватая мяч у него под стулом, — большие бабки. Ты мог бы полностью обновить гардероб и потратить оставшиеся четыре сотни на то, чтобы ребята из «Взрывоопасных материалов» избавились от своего хлама.

— Никогда не покупай ничего, что нельзя продать втридорога. Сколько ты отдал за этот галстук?

— По-моему, сто десять, — отвечаю я, взглянув на узор из цепочек. — В аэропорту. В розницу он стоит сто сорок.

— Ты носишь галстук за сто десять баксов, который был сделан в Китае за пятьдесят центов. Ты покупаешь гамбургеры в своем крутом районе за четвертной и платишь сотню за стрижку парням, у которых даже фамилии нет. Я просто обязан снять с тебя бабки, потому что ты чертовски глупо их теряешь.

Кейша открывает дверь, а я все еще стою на четвереньках, выуживая мяч из-под дивана.

— У тебя Джош по персональной линии. Он хочет срочно с тобой поговорить, — сообщает она, поднимая глаза к потолку.

Джош — мой босс, глава фирмы «Кляйн и Кляйн», бывший банкир из промышленных штатов, который постепенно стал корчить из себя турецкого пашу. У него всегда все срочно.

Пожалуй, скоро он начнет говорить о себе в третьем лице. Я снимаю трубку.

— Говорит Питер Тайлер.

— Переключаю на Джоша, — шепчет его запыхавшийся секретарь.

— Переключаю на Джоша, — говорю я Теннису, блокируя микрофон на трубке. — Это каким надо быть идиотом, чтобы не уметь звонить самостоятельно?

— Ни гроша ему не давай, — предупреждает Теннис. — Третий квартал заканчивается в следующую среду. Мы уже выполнили бюджет, и я хочу войти в сезон премий при попутном ветре.

— Питер, — гудит в трубке грубоватый голос, — как у нас сегодня дела?

— Нормально, — отвечаю я, резко снижая громкость передачи на телефоне. Должно быть, все бывшие клиенты Джоша в конце концов оглохли. — Доллар падает, баррель растет, облигации колеблются. В общем и целом все хорошо.

— Превосходно, — говорит Джош, хотя по голосу не скажешь, что он особенно доволен. — Сегодня утром я немного обеспокоен. Я тут смотрю на отчет по рискам компании…

— Весьма сожалею, — отвечаю я, мысленно добавляя: «что ты ничего не понимаешь». — И в чем заключается проблема?

— Отдел финансового контроля считает, что кривая нашего японского кредита слишком забирает вверх. На нас уже давят, чтобы мы не вышли за пределы бюджета в этом квартале, и мне не нужны неприятные сюрпризы.

— Кривая показывает диапазон доходности государственных ценных бумаг, Джош. Мы играем на повышение базовых корпоративных ценных бумаг и на понижение японских государственных бумаг. — Я делаю паузу, чтобы он поволновался. Джош всегда отвечал за внешние связи, поскольку его главное достоинство — умение убалтывать толстых топ-менеджеров прямо по телефону. Его полное невежество в отношении элементарных законов рынка является источником постоянного веселья для наших специалистов по торговым операциям.

— К чему ты ведешь? — осторожно спрашивает он.

— Величина диапазона изменяется обратно пропорционально нашему положению. Отдел контроля обвиняет нас в укрывании прибылей, а не расходов.

Теннис уже лопается со смеху и закрывает рот обеими руками. Я быстро улыбаюсь ему, но я должен дать возможность Джошу задавать вопросы. Ведь именно он принимает на себя удар, если дела действительно идут плохо, а такое слишком часто происходит в финансовых фирмах вроде нашей. Хитроумные фальсификации поставили на колени таких великанов, как «Энрон», «Бэрингс» и «Дайва-банк», практически за одну ночь, и единственным оправданием для их опозоренных менеджеров могло служить лишь то, что они были слишком тупы или невнимательны и не понимали, что происходит. Джош хотя бы старается разобраться.

— Мы не должны ничего утаивать, — натянуто заявляет он, стараясь скрыть, что ничего не понял. — Теперь перейдем ко второй причине моего беспокойства. В некоторых случаях оплата наших банковских услуг была неожиданно передвинута на следующий месяц. Нужно разобраться, в чем здесь дело, если мы хотим соответствовать прогнозам аналитиков.

Вот тут Джош прав. На Уолл-стрит вы хороши ровно настолько, насколько хороши ваши последние достижения, и банкиры участвуют в той же игре, что и мы, стараясь передвинуть как можно больше выручки на четвертый квартал, чтобы выглядеть героями как раз к выписыванию премий.

— Я бы рад помочь, Джош, но у нас у самих пусто. Кривая нашего японского кредита выросла так только потому, что у нас есть ликвидные ценные бумаги. У нас запас корпоративных бумаг больше чем на сто двадцать ярдов, а рынок может переварить только около десяти.

Теннис показывает мне два больших пальца. Джош молчит.

— Ярд — это миллиард йен, — услужливо добавляю я, точно зная, что Джош не в состоянии мысленно перевести йены в доллары.

— То есть ты хочешь сказать, что на данном этапе снимать прибыль неразумно? — спрашивает он после еще одной короткой паузы.

— Именно.

Он вздыхает, как человек, который несет на своих плечах тяжесть всего мира, но я на это не куплюсь. Эксбанкир, каким является Джош, обязан знать, что его бывшие сторонники подставляют его, и я не вижу причин, по которым мои люди должны за это отдуваться. Какие бы отчисления Джош ни хотел получить от них, чтобы свести баланс фирмы, они чудесным образом материализуются к пятнице.

— Еще одно, Питер, — говорит Джош. — Уильям Терндейл звонил сегодня утром, когда я вышел, чтобы позавтракать. Нужно ли мне что-нибудь узнать, перед тем как перезванивать ему?

Уильям Терндейл — топ-менеджер «Терндейл и компании», фирмы по управлению активами, которая является одной из самых важных наших клиентов. Все считают Терндейла самым самодовольным болваном на Уолл-стрит, а это примерно то же, что обладать самым большим размером обуви в НБА — поэтому маловероятно, что он звонит Джошу, только чтобы сказать ему, как круто тот работает. Считает Джош себя турецким пашой или нет, но даже глава списка ста крупнейших инвестиционных банков по версии журнала «Форчун» должен иногда лизать зад клиентам.

— Подожди секунду. — Я снова блокирую микрофон на трубке и поворачиваюсь к Теннису. — У нас есть проблемы с «Терндейл», о которых тебе известно?

— Они вечно к чему-то придираются, — заявляет он, пожимая плечами. — Но ни о чем конкретно я не слышал.

— Мы не знаем, почему он звонит, — сообщаю я в трубку.

— Ну хорошо, — устало говорит Джош. — Я перезвоню ему и выясню, чего он хочет.

— Дай мне знать, если возникнут проблемы. Кстати, Теннис сидит рядом со мной, и он только что передал мне записку. Он считает, мы могли бы вытрясти немного лишних наличных с нашего положения по японским корпоративным бумагам. Я рассмотрю эту возможность и перезвоню тебе.

Теннис резко выпрямляется в кресле, готовый горячо протестовать. Я прижимаю палец к губам.

— Прекрасно, Питер, — уже немного бодрее говорит Джош. — Большое спасибо. Дома все нормально?

— Все потрясающе. Спасибо, что спросил.

— Не забудь передать Дженне мои наилучшие пожелания.

У Джоша в его адресной картотеке есть карточка десять на пятнадцать сантиметров, на которой записаны дата моего дня рождения, учебные заведения, которые я окончил, и имя моей жены. Во время спортивного сезона он поздравляет меня с каждой победой моей старой команды и вообще всегда пользуется возможностью показать, какой он заботливый начальник.

— Обязательно передам. И пожалуйста, держи меня в курсе дел с «Терндейл».

— Непременно.

Он вешает трубку. Я нажимаю кнопку отбоя обратной стороной трубки и небрежно роняю ее на стол.

— Он передает наилучшие пожелания Дженне, — сообщаю я Теннису.

— Чертов ублюдок, — отвечает Теннис, свирепо уставившись на меня.

— Не будь таким грубым. Ты говоришь о нашем робком лидере.

— Черта с два. Я говорю о тебе. Какого черта ты делаешь? На кой ты сказал ему, будто я думаю, что мы можем получить прибыль от положения по японским корпоративным бумагам?

— Иногда, чтобы ладить с людьми, приходится подстраиваться под них, — отвечаю я, копируя акцент Тенниса. — Кто это мне говорил?

— Ладить надо с теми, кто собирается ладить с тобой. В следующий раз, когда у нас возникнут проблемы, у Джоша будут проблемы с памятью — он не сможет вспомнить, как тебя зовут. И ты это знаешь.

— Похоже, что следующий раз уже наступил. Уильям Терндейл попусту не звонит.

Теннис секунду тупо смотрит перед собой, обдумывая последнюю фразу, и затем неохотно кивает.

— Хорошая мысль, — кисло соглашается он. — Никогда не встречал такого богатого и такого несчастного типа. Собираешься звонить Кате?

Я чувствую, что краснею, и резко нагибаюсь, чтобы поднять оранжевый мячик, закатившийся ко мне под стол. Катя — человек номер два в компании Терндейла, она наш старый друг, который однажды вытащил нас из неприятностей с Уильямом. Я не собираюсь говорить Теннису, что Катя, возможно, больше не друг. И звонить ей сейчас — не очень-то хорошая мысль.

— Давай сначала выждем и посмотрим, что происходит, — отвечаю я из-под стола. — Нет смысла просить об одолжении там, где это может не понадобиться. Катя никогда ничего не делает, не потребовав услугу за услугу.

— Люблю таких женщин. — Теннис сжимает ладони и вздыхает, в то время как я выныриваю из-под стола с мячом в руке. — Похоже, один из наших парней не удосужился сообщить мне об обломе с Терндейлом, так что придется устроить ему еще один — со мной. Ты хочешь, чтобы я попросил ребят в Токио пересмотреть наше положение по корпоративным бумагам?

— Пожалуй, я лучше сам сначала с ними поговорю. Скажем, в девять. Ты не против организовать нам встречу?

— Где ты будешь в это время?

— Здесь.

— Что так?

— Я завтра улетаю, так что собираюсь ночевать в Гарвардском клубе.

— Куда ты летишь?

— Во Франкфурт.

— А потом куда?

— В Хельсинки и в Лондон, а вечером в пятницу — обратно домой.

— Ты ведь только что вернулся из Торонто, — укоряюще замечает Теннис.

— И что с того?

— Так какого черта ты устраиваешь гастроли для оркестра? Сколько у нас клиентов в Хельсинки?

— Трое.

— И сколько из них не побираются?

— Один. Их нужно игнорировать?

Теннис что-то бормочет себе под нос.

— Только не начинай говорить на идиш, — прошу я, чувствуя, как тупая боль ноет у меня в висках. — Пожалуйста.

— Половину своего времени ты проводишь за границей, а вторую половину — ночуя в гостиницах. Почему? Что у тебя дома не так?

— Все плохо, — говорю я, глядя в окно на Бэттери-парк. Далеко внизу блестящие зеленые листья на верхушках деревьев отражают лучи утреннего солнца, а легкий ветерок создает иллюзию ряби на воде. Очередь из потеющих туристов, ожидающих паром, вполовину меньше, чем две недели назад — значит, сезон скоро закончится. Отложив поролоновый мяч, я снимаю с запястья часы и начинаю играть металлическим браслетом.

— Просто плохо, — уточняет Теннис, — или настолько плохо, что каждая клетка твоего тела взрывается со скоростью света?

— Скорее последнее, — отвечаю я.

— Хочешь совет?

Мы с Теннисом дружим уже очень давно, но я всегда старался не посвящать коллег в свои личные проблемы.

— Я хочу, чтобы ты, мать твою, не лез не в свои дела.

— Скажи ей, что ты сожалеешь.

— Сколько лет ты уже учишься на раввина? Десять? И это все, что ты можешь посоветовать? Сказать ей, что мне жаль?

— Я женат уже тридцать лет. Последуй моему совету. Скажи ей, что тебе жаль, дай ей выпустить пар, потом снова скажи, что тебе жаль, дай ей еще немного выпустить пар, и продолжай так, пока дело не закончится постелью. Не забывай часто кивать, пока она говорит, и повторять что-то вроде «Как тебе, наверное, было тяжело!»

Если бы все было так просто! Дженна ускользает от меня уже много лет, ее энергия и внимание все больше сосредоточиваются на благотворительности. Я никогда не знаю, что сказать: боюсь показаться ей эгоистом. Гнев и разочарование заставляют меня совершать ошибки. Я пытался просить прощения, когда дело дошло до взрыва, но это никак не помогло. На прошлой неделе Дженна попросила меня уйти. Она сказала, что больше не может чувствовать себя такой одинокой, как тогда, когда мы вместе.

— Знаешь, что мне нравится в нашей работе? — спрашиваю я Тенниса, резко возвращая часы обратно на запястье.

— Ездить у меня на загривке?

— То, что правила никогда не меняются. Ты, я и остальные парни каждый день работаем до потери пульса, а на следующее утро получаем цифры, которые говорят нам, насколько хорошо мы справились. Хорошие цифры означают хорошую работу, а плохие — плохую, и пока мы делаем деньги, нам насрать на то, что именно Джош или кто-нибудь еще чувствует по этому поводу.

— Пити, — тихо произносит Теннис, — поговори со мной. Что стряслось?

Кейша снова открывает дверь, тем самым спасая меня от необходимости отвечать.

— Я иду за кофе, — сообщает она. — Будете кофе? — Кейша умна, ей двадцать пять лет, у нее кожа медового цвета с оттенком отполированного грушевого дерева, и сейчас на ней маленькое желтое платье, которое сводит с ума половину ребят на нашем этаже.

— Мое сердце и так бьется слишком быстро, — отвечает Теннис, театральным жестом прижимая руку к груди. — Ты как-нибудь убьешь одного из нас, стариков, если и дальше будешь так одеваться.

— Мне, право, неловко, когда вы так говорите, — сурово отвечает Кейша, смеясь одними глазами. — Питер, кофе?

Теннис просто хочет спровоцировать меня. Ева Лемонд, наш менеджер по персоналу, несколько лет назад на пару с Джошем сильно наехала на меня, настаивая, чтобы я положил конец мужским шуточкам, так распространенным в отделе трейдинга. Я нехотя согласился штрафовать ребят за фразы, нарушающие правила поведения сотрудников — буквальное, бесполое внедрение в жизнь принципов политической корректности, которые запрещают демонстрировать любые человеческие инстинкты, кроме жадности. Штрафы поступают на благотворительный счет, которым управляют сотрудники, но каждый раз как я кого-то штрафую, я чувствую себя не более чем винтиком в управленческой машине. Теннис — нарушитель номер один, и он с радостью внесет все деньги, которые сэкономил на галстуках, гамбургерах и стрижках, в этот общий котел, если тем самым причинит мне немного беспокойства. Ева уже много лет пытается заставить меня уволить Тенниса, но этот факт его только веселит.

— Я не буду возражать, если твой парень вышибет из него дух, — говорю я. Кейша помолвлена со студентом медицинского факультета Нью-Йоркского университета, комплекцией похожим на поезд.

— А это идея, — парирует она. — Но как по мне, лучше выжать из него огромный штраф. В этом месяце кассой распоряжаюсь я. Деньги пойдут моему дедушке. Он руководит программой для выпускников школ в государственной библиотеке в Адовой кухне .

— Давай не будем делать из Питера главного злодея, — предлагает ей Теннис и подмигивает. — Скажу по секрету: он должен мне восемь сотен баксов, потому что бросает в корзину, как девчонка. Вот эти деньги я и внесу.

— Договорились, — отвечаю я, чувствуя себя так, будто меня поимели. — Кейша, пожалуйста, напечатай чек. И я бы выпил эспрессо.

— Подготовь чек на пятнадцать сотен, — предлагает Теннис, — потому что с него причитается. Я тоже внесу пятнадцать сотен как аванс за все свои будущие неприличные мысли. И принеси мне лате. Тратить деньги — это так утомительно.

— Согласен? — спрашивает Кейша, глядя на меня.

— Если за кофе платит Теннис.

— И после этого меня называют дешевым ублюдком! — замечает он, вынимая из кошелька двадцатку.

— Парни, вы лучше всех, — говорит Кейша, начиная закрывать дверь. — Спасибо. — В последний момент она просовывает голову обратно в кабинет, деланно сердито смотрит на Тенниса и горячо шепчет: — Что касается попаданий в корзину — могу отыметь тебя по полной, в любой удобный для тебя день.

— Славная девочка, — говорит Теннис, когда Кейша уже ушла. — Она могла бы стать неплохим трейдером.

— Я над этим работаю, но нужно согласие Лемонд, а ей не нравится, что Кейша не окончила колледж. Я пытаюсь разыграть карту принадлежности к меньшинствам.

— Вот дрянь, — с отвращением говорит Теннис. — Не дай бог Кейша узнает.

Я пожимаю плечами. Одна из причин, почему этот кабинет принадлежит мне, а не Теннису, состоит в том, что я с большей охотой делаю то, что нужно сделать, чтобы все получилось.

— Ты мне так и не ответил, — замечает Теннис. — О Дженне. Что у вас происходит?

Я тупо смотрю на отдел трейдинга, молча наслаждаясь, как и примерно пятьдесят парней, видом идущей к лифту Кейши, и одновременно борюсь с желанием открыться Теннису. Взяв со стола оранжевый мячик, я бросаю его в корзину.

— Еще одна игра, — предлагаю я, глядя, как он падает. — Проигравший покупает обед всему отделу.

2

— Подожди секунду, — говорю я несколькими часами позже, попросив одного из наших экономистов не вешать трубку и нажимая светящуюся кнопку интеркома. — Что стряслось?

— Джош на второй линии, — отвечает Кейша.

— Пожалуйста, ответь по первой линии и скажи Кенни, что я ему перезвоню. И попроси Тенниса присоединиться ко мне.

— Счет за пиццу составил триста двадцать долларов, включая чаевые. Я оплатила твоей кредиткой.

— Спасибо. — Я дешево отделался. Если бы продул Теннис, я бы попросил Кейшу заказать всем суши. Переключаясь на вторую линию, я снова прохожу через традиционное «Переключаю на Джоша».

— Питер, — начинает Джош, — тебе знакомо предприятие под названием «Fondation l’Etoile»?

Он настроен по-деловому, и это хорошо. Обеспокоенность и нетерпеливость — два эмоциональных состояния, которых надо опасаться.

— Не особенно.

— В нашей системе ты числишься контактным лицом.

— «l’Etoile» — это какая-то благотворительная организация. Один мой друг — член ее правления. Он говорил, что их может заинтересовать торговля облигациями финансовых активов, поэтому я попросил парней из отдела кредитов наладить с ними связь. Что-то не так?

— Все нормально. Просто Уильям Терндейл по какой-то причине ими интересуется. Поэтому он и звонил. Он хотел бы знать все, что мы можем ему сообщить.

Теннис проскальзывает в кабинет, и я показываю ему на трубку, одновременно произнося одними губами имя «Джош». Теннис хмурится и устраивается на краешке дивана.

— Как Уильям узнал, что у нас дела с «l’Etoile»? — спрашиваю я.

— Он приказал одному из своих брокеров поспрашивать тут и там.

Я быстро черкаю в желтом блокноте напоминание самому себе: «Выяснить, кто из моих ребят проболтался».

— Я считал, что обсуждать одного клиента с другим — это против политики фирмы.

Минуту Джош пережевывает мой скрытый упрек.

— Я не думаю, что Уильям просит нас выдать какую-то конфиденциальную информацию, — наконец натянуто произносит он.

— Это не имеет особого значения, — отвечаю я, считая, что уже высказал свое мнение. — Мой друг из правления «l’Etoile» работает на «Терндейл». Его зовут Андрей Жилина. Если у

Уильяма есть вопросы, ему лучше поговорить непосредственно с Андреем.

— Жилина? — переспрашивает Джош. — Он родственник Кати?

— Ее брат. Управляет представительством «Терндейл» в Москве. Вообще-то он работал здесь лет двадцать назад. Мы тогда были аналитиками.

Мне приходит в голову, что звонок Уильяма Джошу может сыграть мне на руку, предоставив повод связаться с Андреем. Я не осмеливался звонить ему с момента разрыва с Катей, который произошел несколько недель назад, поскольку я не знал наверняка ни о том, что она ему рассказала, ни его реакцию. Потеря Кати как друга уже была достаточно болезненной, потерять еще и Андрея будет просто катастрофой.

— Скажи мне, — начинает Джош и делает паузу. На заднем плане его секретарь говорит что-то, но я не могу разобрать, что именно. Однако голос у нее грустный. — Секундочку... — Он замолкает.

Джош переводит наш разговор в режим ожидания, и голос его секретаря вьется у меня в ушах, а я стараюсь разобрать ее слова. Могу поклясться, она произнесла мое имя. Проходит полминуты, и меня охватывает смутное беспокойство. Теннис вопросительно поднимает бровь.

— Он говорит с кем-то еще, — отвечаю я. — Наверное, дела государственной важности.

Теннис ухмыляется. Резкий щелчок возвещает, что Джош снова на линии.

— Кое-что случилось, — быстро говорит Джош, проглатывая окончания. — Мне нужно уйти.

— Что стряслось?

— Извини, — бормочет он. — Мне правда очень жаль.

И отключается. Ничего не понимая, я смотрю на свою трубку и небрежно бросаю ее на стол. Чувство беспокойства во мне растет.

— И чего он звонил? — спрашивает Теннис.

— Без понятия. Джош звонил мне, чтобы сообщить, что Терндейл расспрашивал о клиенте, которого я привел к нам в прошлом году, но потом нас прервала его секретарь, после чего Джош заявил, что ему надо уйти, а голос у него при этом был такой, будто ему хвост подпалили.

— Наверное, какой-то журналист неправильно написал его фамилию.

Я автоматически улыбаюсь, но мое внимание привлекает неожиданное движение в отделе трейдинга. Ева Лемонд и какие-то мужчина и женщина, которых я раньше никогда не видел, идут к столу Кейши. Мужчина выглядит, как каменщик, принарядившийся для визита к менеджеру банка, в котором он хранит свои сбережения, а женщина — как будто играет главную мужскую роль в студенческой постановке. Когда они подходят, Кейша смотрит вверх.

— Питер! — обеспокоенно восклицает Теннис.

Я делаю ему знак замолчать и продолжаю наблюдение. Кейша несколько секунд слушает, а затем поворачивается и смотрит на меня; выражение ее лица — как кинжал в мое сердце.

— Что случилось? — снова спрашивает Теннис.

— Не знаю, — отвечаю я, однако боюсь, что догадываюсь. Со мной уже такое случалось — когда мне было пятнадцать. Время начинает течь как в замедленной съемке, и я смотрю, как Кейша подводит визитеров к моей двери. Все происходит так медленно, что я успеваю рассмотреть и золотые значки на поясах незнакомцев, и слезы, уже смывающие тушь Кейши, и деланное выражение сочувствия на лице Евы. Мужчина и женщина заходят в мой кабинет и говорят, что произошло. Перед глазами у меня все плывет, словно на экране телевизора с низкой частотой развертки: Кейша — желтое пятно за дверью; двое копов неловко ерзают в креслах в моем кабинете; Ева исчезает и появляется вновь, как Чеширский бюрократ. Теннис стоит рядом со мной, его рука сжимает мою, на лице блестят слезы. Я сижу за своим столом, стараясь как можно сильнее выпрямить спину, и пытаюсь не вникать в новости, чтобы держать себя в руках. Слова пробиваются сквозь помехи в моей голове, как низкочастотный радиосигнал, который прорывается через грозовой фронт, покрывший территорию всей страны, — то появляясь, то исчезая.

— Господин Тайлер, — говорит мужчина-полицейский. Ева представила его мне, но я не разобрал, как же его зовут. — Когда мы расследуем убийство, необходимо работать как можно быстрее. Мы хотим, чтобы вы ответили на несколько наших вопросов.

Я киваю, стараясь сфокусировать на нем свое внимание. У него жабье лицо: бледные щеки перетекают на воротник, над темными глазами нависают веки.

— Наша первая версия — вашей жене просто не повезло. Она наткнулась на грабителя в вашем гараже, и он ударил ее чем-то металлическим, например монтировкой. Однако есть пара моментов, которые не укладываются в эту картину. Кошелек не пропал, а волосы были убраны с лица после того, как она упала. Вероятно, это сделал человек, который ее знал. Вы можете предположить, кто бы мог хотеть причинить ей боль?

— Нет, — удается произнести мне, а перед глазами стоит образ избитой и окровавленной Дженны.

— Возможно, бывший парень? Парень, который потерял от нее голову?

— Насколько мне известно, таких нет.

— Понятно. — Из карманов пиджака коп выуживает ручку, маленький блокнот на спирали и очки в тонкой черной оправе. Надев очки, он открывает блокнот и начинает переворачивать страницы, послюнив большой палец. — Сосед сказал, что она занималась юридической деятельностью. Какой именно?

Я открываю рот, но, похоже, не могу сформулировать ответ, в котором о Дженне надо будет говорить в прошедшем времени. Неожиданное головокружение заставляет меня вцепиться в столешницу. Отвечает Теннис.

— Дженна была юристом, — глухо говорит он. — Она оказывала юридические услуги про боно. Последние пару лет она занималась судебной тяжбой против штата Нью-Йорк, потому что они недостаточно финансируют городские школы.

— Про что? — переспрашивает коп, делая пометки в блокноте.

— Боно, — отвечает ему его коллега. — Бо-но. Она работала бесплатно.

Мужчина-полицейский поворачивается к ней всем корпусом и устремляет на нее раздраженный взгляд из-под очков.

— Детектив Тиллинг учится на юриста! — рявкает он. — Как будто миру нужен еще один… — Неожиданно коп замолкает. Теннис сильнее сжимает мою руку.

— Если у вас есть вопросы, задавайте их! — говорит он в бешенстве.

— Еще несколько моментов, — заявляет полицейский, выпрямляясь в кресле и глядя на Тенниса безо всякого выражения. Коп пролистывает свой блокнот немного назад и снова смотрит на меня. — Ваша жена часто путешествовала по делам?

— В Олбани, — отвечаю я, размышляя, как долго я смогу вытерпеть.

— Она часто ночевала там?

— Один-два раза каждые два месяца.

— Ага, — говорит он. — А вы? Вы путешествуете?

— Иногда.

— Вы много путешествовали в последнее время?

— Да.

— Когда вас в последний раз не было в городе?

— В пятницу я приехал из Торонто. Уехал вечером — приехал утром.

— Так где вы были в эти выходные? — интересуется коп, приготовив карандаш.

Наверное, какой-то чертов любопытный сосед проболтался ему, что я не ночевал дома. Мой мозг буксует, зубцы шестеренок не хотят цепляться друг за друга. Ни за что не стану вываливать мои отношения с Дженной в грязи, рассказывая подражателю лейтенанта Коломбо о наших с ней проблемах.

— Господин Тайлер, — говорит полицейский, понижая голос и наклоняясь ко мне. — Я понимаю, каково вам сейчас, но я должен получить ответ. У вас были проблемы в браке?
Его фамилия Ромми, неожиданно вспоминаю я. Детектив Ромми.

— Вы знаете, каково мне, детектив Ромми? — спрашиваю я, и давление у меня в мозгу возрастает по мере того, как затихают его слова.

— Может быть, вы хотите обсудить это наедине, — говорит он, жестом отсылая Тенниса и Еву.

— Вы знаете, каково мне? — снова спрашиваю я.

— Я был женат, — отвечает он и быстро подмигивает мне, как бы говоря: «Мы, мужчины, понимаем, как иногда бывает». — Это рискованная обязанность. Иногда получаешь пулю; иногда надо вырваться на несколько дней и расслабиться. В любом случае, стыдиться здесь нечего.

Гнев рывком поднимает меня на ноги.

— Ни хрена вы не знаете, каково мне! — кричу я, наклоняясь к копу через стол и тыча в него пальцем. — Я любил свою жену и не знаю никого, кто хотел бы причинить ей вред. А теперь убирайтесь оба из моего кабинета и делайте вашу чертову работу, пока я не снял трубку и не выяснил, как связаться с тем, перед кем отчитывается ваш босс. Ты тоже, Ева. Я хочу, чтобы вы все немедленно убрались из моего кабинета к чертовой матери!

***
— Бог ты мой, — говорит Теннис, опуская жалюзи, после того как Еву и копов вымело из кабинета. Ромми начал было бузить, но Ева быстро все уладила. Теннис кладет руки мне на плечи и смотрит прямо в лицо.

— Пити…

— Теннис, мне надо пару минут побыть одному, — говорю я, прерывая его.

— Ты уверен?

— Да.

— Я буду за дверью.

Он тихо закрывает за собой дверь. Слезы потоком льются из моих глаз, и я прячу лицо в ладонях. Дженна…

3

Теннис задним ходом загоняет свой микроавтобус «вольво» на пятачок тени, отбрасываемой раскидистым вязом; ветровое стекло машины смотрит на католическую церковь из красного кирпича, возвышающуюся на холме над нами. Теннис опускает стекла, прежде чем выключить двигатель, и в салон проникает влажный ветерок. Монотонно стрекочут цикады; забрызганная грязью бабочка-монарх прижимается к капоту, ее оранжево-черные крылышки вяло трепещут. Сейчас одиннадцать тридцать. Мы приехали первыми, на полчаса раньше назначенного. Темно-синий «форд» с радиомачтой и включенными фарами проползает мимо нас и паркуется на дальнем конце стоянки, солнечные блики играют на объективе камеры, высунутой из пассажирского окна. Теннис открывает термос, наливает холодный мятный чай и передает чашку мне. Затем машет головой в сторону «форда».

— Чертовы копы.

Я не отвечаю, не желая ни во что вникать. Сегодня и так будет тяжелый денек, и без полиции, готовой вцепиться в меня. То ли из-за моей неожиданной вспышки, то ли потому, что у них просто нет никаких других версий, полицейские решили воспользоваться ситуацией, а значит, они потратили б???ольшую часть времени на расследование, связанное с моей скромной персоной. Последние десять дней были одним сплошным кошмаром, прерывающимся низкопробной комедией, в которой детектив Ромми и его боевые когорты исполняли роль грозных вездесущих клоунов, а их абсурдные инсинуации становились все более зловещими. Я нанял юриста, чтобы поставить Ромми в безвыходное положение, и команду частных сыщиков, чтобы перепроверять копов и их расследование. Отчет, который я получил по Ромми, полностью оправдал мои ожидания.

Теннис неловко ерзает на соседнем сиденье. Молчание его угнетает. Он долго пытался убедить меня раскрыться, но я пока и подумать не могу о том, чтобы снова пройтись по всем ошибкам, которые допустил в отношениях с Дженной. Третья машина въезжает на стоянку и паркуется, а вслед за ней — еще две. Я опускаю солнцезащитный козырек, чтобы меня не так было видно. Друзья времен учебы в колледже, сокурсники из Школы бизнеса, соседи и коллеги проходят мимо меня по мере заполнения стоянки. Достаточно много коллег Дженны, моих поменьше — однако ее фирма закрылась на сегодня, чтобы все могли прийти, а финансовые рынки закрываются разве что по причине смерти президента страны.

Катя приезжает без Андрея, и мое сердце падает еще глубже. Она отправила мне записку, но я сомневаюсь, что наши с ней отношения можно наладить. Они и раньше были сложными, а теперь и вовсе запутались. С кем мне надо поговорить, так это с Андреем. Он единственный человек, с которым я мог обсуждать свои семейные проблемы, и он и раньше помогал мне в трудную минуту. Когда умер мой отец, Андрей из Лондона прилетел в Огайо на похороны. На следующий вечер после похорон мы взобрались на холм, куда я в детстве ходил с отцом смотреть на звезды. Мы установили телескоп моего отца, разожгли костер и провели ночь, допивая виски. Ближе к рассвету поднялся легкий ветер, и я выбросил пепел отца в небо — и серый плюмаж потянулся к северу, к Великим озерам…

— Родители Дженны? — спросил Теннис.

Я бросаю взгляд в том же направлении, что и он, и киваю, не удивляясь, что он узнал их. Мэри О’Брайан — слегка уменьшенная копия Дженны, женщина, которая до недавнего времени выглядела моложе своих лет. Независимо мыслящая и чрезмерно откровенная, она устроила разнос полиции в прессе, критикуя их за пустую трату времени и энергии на раскапывание деталей обо мне, когда им следовало сконцентрироваться на других версиях. За это время мы с ней дважды встретились и пару раз поговорили по телефону; очевидно, Дженна не распространялась о наших проблемах.

Заметно, что Мэри измучена заботами, но в ее муже произошла еще более глубокая перемена. Эд — здоровяк старой закалки, громогласный разнорабочий с выпирающим животом и широкими плечами. Он настаивал на том, чтобы посоревноваться со мной в армрестлинге, каждое Рождество с тех самых пор, как я начал встречаться с Дженной. Наш счет на нынешний день — ноль — двадцать два. Сегодня голова Эда болтается на груди, и он с трудом волочит ноги за своей женой, как боксер в состоянии «грогги», совершенно ослабевший от горя. Дженна была их единственным ребенком.

Я закрываю глаза, страстно желая успокоиться. Дженна унаследовала и откровенность своей матери, и идеализм своего отца. Она отчитала меня за мои консервативные взгляды в первый же день знакомства на последнем курсе колледжа, подойдя ко мне на вечеринке, и высмеяла колонку, которую я вел в нашей газете. Мы провели целый час, споря о Рейгане и о его сокращении бюджета программы «Великое общество», после чего я предложил провести Дженну до дома.

Вместо этого она провела меня до дома, и на следующее утро я проснулся рядом с ней в чем мать родила, разрываясь между двумя физиологическими потребностями. К тому времени как я примчался из ванной, Дженна уже наполовину оделась — ее теплые груди как раз исчезали под облегающей футболкой с изображением «Тутс и Мейталз», исполнителей регги. Она была высокой и стройной, с крепкими мышцами пловчихи и волосами песочного цвета, закрывшими ее лицо, когда она наклонилась, чтобы натянуть джинсы на голую ногу. На верхней губе у Дженны был бледный шрам, а серо-голубые глаза напоминали цветом мыльный камень. Увидев ее в утреннем свете, я почувствовал желание, мои губы и пальцы горели от воспоминаний о прикосновениях прошлой ночи.

— Не уходи, — попросил я, закрывая за собой дверь ванной. — Еще только семь. Мы можем поспать еще пару часов, а потом я приготовлю тебе завтрак.

— Поспать? — переспросила Дженна, многозначительно посмотрев на мои натянувшиеся трусы-«боксеры».

— Как скажешь.

— «Как скажешь»? Никогда не слышала этого эвфемизма. Послушай, прошлая ночь уже закончилась. Было весело. — Она заправила волосы за уши и улыбнулась, обнажив неплотный ряд верхних зубов. — Спасибо.

— Слушай, сегодня в «Дик-хауз» вечеринка. Мы могли бы встретиться там, или я за тобой заеду.

— Я не хожу на вечеринки, которые устраивают братства.

— Мы могли бы посмотреть кино.

— У меня полно дел; занятия начинаются.

— Но ты ведь должна поесть. Я приготовлю ужин.

— Ты хочешь, чтобы я обидела тебя? — тихо спросила она, глядя мне прямо в глаза.

— Похоже на то, — ответил я, абсолютно сбитый с толку, уже жалея, что столько выпил накануне вечером.

— Вокруг тебя всегда куча народу. Все знают, кто ты: капитан баскетбольной команды, самый популярный студент в общежитии. Честно говоря, мне совсем не хочется влезать во все это.

— Тогда что произошло вчера ночью?

— Я действовала импульсивно.

— Надо же.

— Извини, — сказала Дженна и широко улыбнулась. — Ты был такой высокий, красивый, темноволосый, в центре внимания… Я увидела тебя с противоположного конца комнаты, и меня переполнила похоть.

— Теперь ты дразнишься.

— Немного. Не возражаешь, если я тут кое-что передвину? — спросила она, махнув в направлении грязного белья, сваленного кучей на стул у стола. Моя комната была в полном беспорядке. Я не знал, что у меня будут гости.

— Как скажешь. — Я хотел, чтобы Дженна снова улыбнулась. — Но я желаю услышать правду.

— Правду, — повторила она, порадовав меня еще одной улыбкой, сбросила грязные вещи на кровать и села на стул. — Я видела, как ты играешь, в прошлом году зимой, сразу после того как перевелась сюда. Я подумала, что ты симпатичный парень, и мне понравилось, как ты двигаешься. Потом я начала читать твою чушь в нашей газете и выяснила, что ты член

Совета студенческого братства и председатель Юных республиканцев и Бог знает чего еще. Я была в шоке.

— Так почему вчера?.. — спросил я, не поддаваясь на провокацию.

— Я слегка смущена тем, что произошло вчера, — сказала она, пристально глядя на свои шнурки. — Это было ошибкой.

— И часто ты ошибаешься? — поинтересовался я, чувствуя, что закипаю.

— Все ошибаются, — ответила Дженна, и не подумав улыбнуться. — Самое главное — не совершать одну и ту же ошибку дважды.

— Прошу прощения, — быстро сказал я. — Ты меня обижаешь. Юные республиканцы — это служба контроля качества.

— Я тебя предупреждала.

Она встала, собираясь уйти.

— Ты так и не ответила на мой вопрос.

— Почему я с тобой переспала? — спросила она, снова встречаясь со мной взглядом. — В прошлом году, весной, я работала помощником учителя в средней школе. Во время перемены ты прошел через спортплощадку, и один мальчик узнал тебя и помахал тебе.

— Я помню. Его мама работает на факультете физкультуры.

— Я подумала, что человек, потративший сорок минут своего дня на то, чтобы научить банду одиннадцатилетних детишек вести мяч и пасовать, не может быть плохим парнем, невзирая на его сомнительные занятия внеклассной деятельностью и достойные презрения политические взгляды. И это перевесило.

— Так зачем тебе уходить?! — возмутился я. — Ты же сама сказала — я хороший парень. Если ты разденешься и залезешь обратно в постель, я сегодня снова пойду поиграть в мяч с детворой.

— Извини, — сказала Дженна, смеясь. — Мне нужно на работу.

— Дай мне номер своего телефона. Я брошу всех своих друзей и стану демократом.

— Я так не думаю. Ты видел мою сумку?

— Нет. — Я солгал. Она была в холле, возле входной двери. Дженна поискала глазами на полу, и когда заметила стопку книг, просияла.

— Ну, это уж слишком хорошо.

— Ты о чем?

— У тебя возле кровати экземпляр руководства для бойскаутов.

— Мне дал его отец, когда я был ребенком. Эта книга помогает в большинстве ситуаций. И там есть хороший раздел о ночных поллюциях.

Она снова засмеялась, и я подумал, что, похоже, делаю успехи.

— Он сказал мне, что если я буду жить по законам скаутов, то не ошибусь.

— Будь готов?

— Это девиз. Это девиз, слоган, клятва и кодекс.

— Думаю, скауты готовы. Так какие же законы?

Я поднял три пальца в скаутском приветствии.

— Скаут благонадежен, верен, готов помочь, доброжелателен, вежлив, добр, послушен, жизнерадостен, бережлив, храбр, чистоплотен и почтителен.

— С чистоплотностью у тебя не все благополучно.

— Некоторые правила важнее остальных.

— Скажи мне, — предложила она, покачав головой и сложив руки на груди, — какое правило самое важное?

— Верность, — мгновенно ответил я. — Тут никаких сомнений.

— Значит, ты не собирался бросать друзей?

— Во всяком случае, не сразу, — уточнил я. — Я был бы тебе благодарен, если бы ты дала им шанс.

Дженна оторвала уголок от старой газеты на моем столе и нацарапала на нем что-то ручкой.

— Вот номер моего телефона, — сказала Дженна, засовывая полоску бумаги за резинку моих трусов. Потом встала на цыпочки, чтобы целомудренно поцеловать меня в губы, провела прохладной рукой по моему голому плечу и руке. — Верность — это правильный ответ.

***
— Пора, — говорит Теннис.

Мы оба выходим из машины, Теннис запирает ее с помощью брелка, и она отзывается гудком. Теннис поправляет мне галстук, щелчком сбрасывает пушинку с плеча и критически осматривает брюки. Брюки собрались под ремнем неопрятными складками. Я потерял килограммов пять. Теннис застегивает мне пиджак и лезет в свой карман, выуживая оттуда чистый носовой платок:

— Вытри лицо.

Я промокаю следы слез и возвращаю платок ему.

— Оставь себе, — говорит Теннис. — Я взял с запасом.

— Я тут думал… — начинаю я.

— О чем?

— У парней, которых я нанял, есть хороший шанс разобраться со всем этим раньше копов, потому что они не сидят у меня на хвосте.

— И что?

— И когда они разберутся, я отправлюсь к этому ублюдку, который убил мою жену, и сам его прикончу.

Теннис смотрит на свои туфли, потом переводит взгляд на меня.

— Мы можем поговорить об этом завтра, — тихо предлагает он. — А сейчас пора прощаться с Дженной.

Я снова вытираю лицо, расправляю плечи и иду к церкви.