Закрити
Відновіть членство в Клубі!
Ми дуже раді, що Ви вирішили повернутися до нашої клубної сім'ї!
Щоб відновити своє членство в Клубі — скористайтеся формою авторизації: введіть номер своєї клубної картки та прізвище.
Важливо! З відновленням членства у Клубі Ви відновлюєте і всі свої клубні привілеї.
Авторизація для членів Клубу:
№ карти:
Прізвище:
Дізнатися номер своєї клубної картки Ви
можете, зателефонувавши в інформаційну службу
Клубу або отримавши допомогу он-лайн..
Інформаційна служба :
(067) 332-93-93
(050) 113-93-93
(093) 170-03-93
(057) 783-88-88
Якщо Ви ще не були зареєстровані в Книжковому Клубі, але хочете приєднатися до клубної родини — перейдіть за
цим посиланням!
УКР | РУС

Беатрікс Маннель (Гуріон) — «Дом темных загадок»

Глава 1

Здесь так тихо. Листья громадных буков безвольно повисли на ветках, не только птицы не поют — комар не прожужжит по такой жаре. Лишь слышен мой необычно громкий кашель. Я бегу изо всех сил вверх по лесу, земля усыпана камнями и изрезана корнями. Не видно ни мотылька, ни цветка, ни даже жука — лишь голая земля. Я ненавижу спорт и горы. Но больше всего я терпеть не могу себя, и то, что случилось, и что сейчас мне еще предстоит здесь сделать.

Все выше и выше. Вверх, до самого охотничьего замка, где я надеюсь найти ответы. Не покидает чувство, что кто-то преследует меня, но каждый раз, когда оглядываюсь, — никого. И сейчас я выхожу из лесу и осматриваю каменистое поле, где негде укрыться, — никого нет. Значит, это все просто химеры, вымысел, воображение. Кого же стóит остерегаться? Я ведь действительно хочу хоть что-нибудь выяснить.

Я стискиваю зубы, не замечаю веса рюкзака, который с каждым километром все тяжелее громоздится на моей пропитанной потом спине. Я не обращаю внимания на волдыри на ногах и, конечно, игнорирую внутреннюю негодяйку, которая постоянно стремится ввести меня в искушение, уговаривает отдохнуть, спуститься в темную долину и просто разрыдаться. Я достаточно наревелась — теперь хочу знать, что там происходит.

Час за часом я карабкаюсь, потом спускаюсь, продираюсь к цели через лощины снова и снова. Лишь изредка попадаются тенистые рощицы, но, в общем, я несусь по каменистой пустыне, пока наконец не натыкаюсь на вершину перед собой. Дорога скрывается в узком скалистом ущелье, по сторонам — валуны и нависающие утесы, по правую сторону от меня скала круто уходит вверх. Солнце висит низко, и в его лучах просвечиваются, будто вены, желто-синие прожилки породы. На миг останавливаюсь, чтобы отдышаться.

В этот момент вижу первое живое существо с того времени, как выбралась в долину. Орел кружит над бездной, время от времени пикируя вниз.

Вдруг что-то надо мной грохочет. Я инстинктивно отскакиваю влево и как раз вовремя укрываюсь от камней, сорвавшихся с кромки утеса.

Беспомощно наблюдаю, как несколько громадных обломков скатываются далеко в долину. Сердце колотится. Я бегу дальше, ищу укрытия под следующим большим навесом, осторожно выглядываю и выискиваю, откуда сорвались камни. Может, это была коза или серна? Но ни животных, ни людей не видно. И снова тишина, лишь орел парит в небе. Добыча трепыхается в его когтях.

Идет ли кто-нибудь за мной по этой дороге? Но даже если кто-то и преследует, он должен бы обогнать меня, чтобы вызвать обвал, разве не так? Насколько мне известно, существует только этот путь через скалистое ущелье. Только так я смогу попасть в следующую долину, где находится охотничий замок.

Николетта советовала смотреть в оба, не терять бдительности, потому что местность плохо просматривается, к тому же опасность может подстерегать и на открытых участках. Но что, если этот обвал вовсе не случаен? Если кто-то хочет помешать мне выяснить, что произошло? Тогда это доказывает, что я на правильном пути.

Я расправила ноющие плечи. Никакой обвал в мире не остановит меня. Я решилась на это и не сдамся никогда.

Я должна сделать это ради нее.

Глава 2
За шесть недель до событий

Все началось с того, что я своими язвительными вопросами и гневными обвинениями разозлила мать, на самом деле кроткую, заставила ее выбежать из дома. А она через пару часов умерла. Так думала я, пока через две недели после несчастья в мою дверь не позвонили.

Я никого не ждала и не хотела открывать, потому что после злополучного дня проводила все время в постели. Я не хотела никого видеть и уж тем более говорить с кем-то. Лежала не в своей кровати, а в ее, в крошечной комнате, которую мать сама выбрала.

Собственно, это была даже не комната, а кладовка, но она спала там, чтобы у нас оставалась общая гостиная, а у меня — собственная комната. Самая большая комната. Мать утверждала, будто любит тесные помещения, а кроме того, она сможет без труда перекрашивать помещение в любые цвета снова и снова. Со временем я поняла, что она занималась покраской, когда была чем-то взволнована, но не хотела в этом признаться. Она никогда не говорила о злобе или неприятностях на работе либо где-то еще. Она не хотела перегружать меня.

В день, когда произошло несчастье, она как раз закончила красить комнатушку в мятно-зеленый цвет. Мы даже поссорились из-за такого выбора краски. Или, лучше сказать, ссорилась я, она в основном молчала. Этот безвольный мятно-зеленый стал для меня воплощением ее трусости.

Она никогда не противилась, никогда не спорила со своей начальницей в клинике и не боролась за то, чтобы получить квартиру побольше, нет, она договаривалась со всяким дерьмом. Она никогда бы не покрасила комнату в цвет, который бы олицетворял какой-то вызов: огненно-красный или оранжевый, аквамарин или изумрудно-зеленый.

Когда я сегодня вспоминаю об этом, то готова со стыда под землю провалиться. Прежде всего потому, что с момента той трагедии я чувствовала себя уютно и спокойно только в ее каморке. Дни напролет я лежала в постели, тесно обжатая со всех сторон мятно-зелеными стенами (этот цвет останется навсегда цветом моей матери). Я вдыхала аромат постельного белья, которое все еще слегка пахло ею, — смесь ароматов мандарина и крема для тела, который она втирала в пересушенные руки после каждой смены в клинике.

Когда в тот день, сороковой после смерти матери, в мою дверь позвонили, я сначала не хотела открывать. У опекуна, которого мне заранее определила мама, забавного типа по имени доктор Грюнбайн, был ключ, а Лиза, моя лучшая подруга, звонила предварительно по телефону. Но звонок все не умолкал. Квартира находилась не в том районе, чтобы списать трезвон на обычные хулиганские выходки, значит, эта старая штука наверняка сломалась, как и лифт, и освещение на лестничной клетке. Некоторое время я пыталась не обращать внимания на звук. Казалось, от него вот-вот разорвется голова. Я подумала, что ничего другого и не заслужила. По моей вине мама убежала навстречу смерти!

Наконец звонок умолк, но после этого кто-то принялся колотить в дверь кулаком. Наконец в щель для писем на двери стала кричать фрау Шмитт, домоправительница. Мол, она беспокоится обо мне и на коврике лежит какой-то сверточек. Фрау Шмитт — женщина жесткая и настойчивая, она не уйдет, пока я не открою.

Я проковыляла к двери, приоткрыла ее и взяла пакет. Домоправительница не должна была ни увидеть, ни унюхать, что я уже две недели не принимала душ и не меняла белье.

Фрау принесла мне пакет с черничными маффинами. Я забрала, чтобы не обидеть ее, но знала — сама я их точно есть не стану, вероятно, скормлю птицам. Во-первых, я не заслужила сладостей; во-вторых, меня от них стошнит, как и от всего, что я пыталась есть после несчастного случая с мамой. Я поблагодарила фрау Шмитт, пробормотала какое-то объяснение, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Так и сидела, справа — маффины, слева — небольшой почтовый пакет, аккуратно завернутый в старомодную оберточную бумагу. Я на него совершенно не обращала внимания. Вместо этого я пялилась на черно-белое фото на стене напротив двери, которого я в детстве боялась. А фотография была совершенно безобидной. Конечно, я и не пыталась расспрашивать мать, почему ей нравился этот снимок. Наконец я закрыла глаза, потому что больше невыносимо было смотреть на старое фото с каруселью. Мое равнодушие к нему перешло всякие границы.

Не знаю, сколько времени я сидела, не в силах пошевелиться, словно мои мышцы парализовало, а кровь испарилась. Я напоминала дышащую массу из кожи и костей — и на том спасибо. Мое время истекло вместе с ее временем.

Почему я так орала на нее, почему так небрежно относилась к ее заботам, почему так нетерпима была к ее мягкой кротости? Почему же? Почему?..

Никто больше не принесет кофе в ответ на отвратительное утреннее ворчание и не улыбнется, подавая чашку, никто не возьмет за руку и не скажет: «Нет, Эмма, ты очень милая, правда, Эмма, в самом деле! И если он не научился ценить тебя, то просто тебя не заслуживает». Никто не отругает, если я поем пиццы на белом диванчике перед телевизором, никто не будет смывать мои сигареты в унитаз, и никто о самом смехотворном поступке не скажет: «Эмма, вот это ты сделала хорошо». Все оттого, что у меня нет других родственников, были лишь мы двое. А такой, как моя мама, больше вообще нигде нет.

Вдруг я пришла в себя возле входной двери, потому что замерзла. Тело затекло от сидения. Я подняла маленький пакет и маффины, зашаркала на кухню, сложила все на старенький стол от «Ресопала» с ламинированной столешницей и попила воды из-под крана.

Я протерла глаза и осмотрела пакет. На мое имя, но почерк незнакомый. Не знаю, отчего мне стало страшнее. От еще одного соболезнования, которые отправляли из добрых побуждений после несчастного случая? От очередной порции маминых документов, с которыми мне помогал разбираться доктор Грюнбайн? Так или иначе, я не чувствовала в себе сил справиться с этим. И все же я вскрыла его. Передо мной был продолговатый пухлый серо-голубой предмет. Старый фотоальбом.

Впервые после смерти матери я очнулась от оцепенения. Кто мог прислать такое? У меня не было родственников, кроме мамы, поэтому она сразу после моего рождения выбрала опекуном доктора Грюнбайна, на тот случай, если с ней что-нибудь случится. Может, альбом прислала старая подруга, которая хотела меня утешить таким образом? Но что за подруга? Большинство соболезнований присылали бывшие пациенты и люди, которым мама помогла выбраться из беды. Кроме того, мамины коллеги подарили красивую картинку с изображением старого дерева. Она наверняка бы ей понравилась. От родителей моих подружек тоже пришли очень теплые письма. Это еще раз показало мне, насколько важны подруги, и мне стало грустно оттого, что у мамы не было ни одной настоящей подруги. Несмотря на то что она всем нравилась, ей всегда было достаточно самой себя. Это еще одно обстоятельство, которое совершенно сводило меня с ума. Как человек в этом мире может существовать вообще без друзей?

Фотоальбом! Я села за стол и неспешно перевернула первую страницу. Она тихо зашуршала, между черным картоном проложена тонкая пергаментная бумага. Я посмотрела на первую страницу. Она была пуста.

В первый момент моему разочарованию не было предела, но потом я присмотрелась внимательнее и обнаружила, что страница была пустой не всегда. Здесь когда-то была вклеена фотография, а потом ее кто-то вырвал. Я провела пальцами по местам, на которых виднелись серебристые следы клея. Они казались шероховатыми под пальцами, а на картоне даже были небольшие углубления, от которых оторвались черные клочки. Значит, страница действительно не была пустой, ее поранили, изуродовали. Я листала альбом все быстрее и яростнее. Что это значит?

И вдруг на последней странице наконец увидела снимок. Я смотрела на фото так долго, что не сразу заметила под ним белую надпись, выведенную наползающими друг на друга печатными буквами. Пришлось низко склониться над альбомом, чтобы прочесть: «Если ты хочешь узнать, кто убийцы твоей матери, объявись. И желательно еще сегодня».